Александр Македонский. Пределы мира
Шрифт:
ГЛАВА 35
Александр переименовал этот город в Александрию Арийскую, получив из Египта известие, что его первая Александрия, построенная архитектором Дейнократом на берегу реки, преуспевает. Там расцвела торговля, а население с каждым днем пополняется новыми жителями, стекающимися со всех сторон, покупающими дома, земли и сады.
Царь оставил в Александрии Арийской македонского правителя и маленький гарнизон из наемников, которым дал доход, собственность, рабов и женщин, чтобы они могли создать семью и почувствовать себя привязанными к этому отдаленному месту, забыв, насколько возможно, свою родину и происхождение.
Царь подождал, пока Леоннат оправится от полученных на поединке с Сатибарзаном ран, а потом дал приказ отправляться на север. Войско двинулось по зеленой долине реки, которая разделялась на множество мелких ручьев, постоянно переплетавшихся, образуя серебряную сеть из тысяч островков, сверкающих изумрудной зеленью. Солдатам предстояло добраться до гряды высоких горных вершин, в сравнении с которыми все прочие вершины мира казались скромными холмиками. Этот грозный барьер, называвшийся Паропамисом, отделял Бактрию от бескрайней, как Океан, долины Скифии.
Леоннат, все еще с повязкой на левом плече, велел слугам приготовить вещи под надзором Каллисфена, который в эти дни погружался во все более мрачное состояние духа. Леоннат спросил историка:
— Разве эти горы могут быть выше Олимпа?
— Мы приближаемся к местам, никем из нас никогда не виданным, — ответил Каллисфен, — и народам, никому из нас не ведомым. Может быть, эти горы являются барьером, ограничивающим крайний предел мира, и потому превосходят высотой все остальное. Теперь все возможно, и в то же время все бессмысленно.
— Что ты хочешь этим сказать?
Историк понурился и не ответил, и Леоннат тоже замолчал. Радость от победы быстро перешла в недовольство; оно словно расползалось в атмосфере подозрительности, которая порой чувствовалась даже среди командиров. Единственными, кого как будто вдохновлял этот поход, были юноши-оруженосцы, пришедшие из Македонии. Они зачарованно озирались по сторонам, созерцая величественные пейзажи, поражающие огненными красками заката, яркой синевой неба, висящего над девственными снегами горных вершин, великолепием звезд в безмятежные ночи.
Природа изумляла их постоянным разнообразием — удивительными растениями и животными, знакомыми лишь по рассказам. Кому-то в низовьях реки уже повстречался тигр в своем полосатом наряде, на рассвете переправлявшийся на другой берег, чтобы устроить засаду на ланей и газелей или больших буйволов с изогнутыми рогами.
Обязанности молодых оруженосцев часто приводили их в царский шатер; юноши бывали как у Александра, так и у царских товарищей и других войсковых командиров.
И случилось так, что один из них, изящный белокурый пятнадцатилетний Кибелин, узнал страшную тайну. Заговор с целью цареубийства!
Он шепотом рассказал об этом своему другу по имени Агирий, юноше чуть постарше его самого, который спал рядом в том же шатре и несколько раз вставал на защиту товарища перед более сильными. Кибелин разбудил его, когда все заснули, и Агирий, протирая глаза, сел на край кровати. Пораженно и встревожено выслушал он невероятный рассказ.
— Если ты не до конца уверен в том, что говоришь, никому не рассказывай, потому что рискуешь головой, — посоветовал он другу.
— Я более чем уверен, — возразил Кибелин. — Я слышал, как двое высших командиров фаланги обсуждали способ, день и час убийства.
Агирий недоверчиво покачал головой.
— Мы всего несколько дней как прибыли и тут же оказались вовлечены в дело такого рода. Это пугает.
— Что, по-твоему, делать? Должен ли я рассказать об этом царю?
— Нет! Ты с ума сошел? Царю — нет. Вряд ли кому-то из нас выдастся случай поговорить с ним напрямую, особенно сейчас, когда церемонии стали такими сложными. Ты бы мог побеседовать с кем-то из его товарищей. С Филотом, например. Он командующий конницей. С завтрашнего дня мы поступаем к нему на службу вестовыми. Думаю, он предупредит царя.
— Мне тоже кажется, так будет лучше, — согласился Кибелин. — Ты дал мне хороший совет.
— А пока спи, — сказал Агирий. — Завтра командир отряда разбудит нас до рассвета на тренировку по верховой езде.
Юноша попытался заснуть, но страшная тайна не выходила у него из головы и не давала покоя, и он долго лежал в темноте на спине с открытыми глазами, мучаясь кровавым кошмаром цареубийства. В то же время его страшно возбуждала мысль о своей великой заслуге, о том, что сам Александр III Македонский, завоеватель Мемфиса, Вавилона и Суз, будет обязан жизнью ему, Кибелину, самому хилому из оруженосцев, который вечно становился мишенью для шуток и насмешек.
Он оделся еще до побудки и молча завтракал среди прочих оруженосцев, сидя рядом с Агирием.
— Эй! Кибелин проглотил язык! — сказал один из товарищей.
— Оставь его в покое! — осадил его Агирий. — Все вы молодцы против маленького.
— Что, хочешь сказать, нужно начать с тебя?
Агирий не поддался на провокацию и молча покончил с завтраком, а потом все пошли за командиром отряда, который отвел их к конскому загону, чтобы начать упражнение по верховой езде.
Кибелин несколько раз упал и получил несколько ушибов, поскольку мысли его витали в другом месте, но все подумали, что дело в его обычной неловкости, и некоторые не оставили это без внимания. Вечером, перед ужином, его вместе с товарищем допустили к Филоту, чтобы помочь военачальнику снять доспехи и позаботиться о его оружии: начистить панцирь и поножи, проверить ремни щита, наточить меч и копье.
Они приложили к этому все старания, а Кибелин тем временем выискивал удобный момент заговорить, но так и не набрался мужества. И так он ничего и не сказал — ни в этот день, ни на следующий. Агирий все подталкивал его:
— Командующий тебя похвалит, сам подумай. Тебе нечего бояться. Время проходит, а в каждое мгновение заговорщики могут решиться на цареубийство. Ну, чего же ты ждешь!
Мальчик, наконец, решился и следующим вечером, когда Филот уже уходил, ему удалось открыть рот:
— Командующий…