Александр Македонский. Пределы мира
Шрифт:
— Вы все присутствовали при убийстве моего отца, — начал царь.
— Это так, — тут же подтвердил Евмен, который с тех пор хранил в душе глубокую, все еще кровоточащую рану, — но ты совершишь страшную ошибку, вынося суждение под впечатлением тех кровавых воспоминаний. Это совсем другой случай, совсем другая ситуация, и…
— Другой? — вдруг закричал Александр. — Это я вынул клинок из его бока, я запачкал одежду его кровью, я принял его предсмертный хрип. Я, понимаешь? Я!
Евмен понял, что ничего поделать нельзя: было ясно, что царь обуян мыслью о цареубийстве и ночью его одолевали кошмары о насильственной смерти Филиппа. Тут вошел Кратер, тоже в отвратительном настроении.
— Если ты уже принял решение, — проговорил в это время Птолемей, обращаясь к царю, — то зачем было вызывать нас?
Александр как будто успокоился.
— Я еще не принял никакого решения и не собираюсь принимать его. Пусть по древнему обычаю соберется войско и решит само.
— Стало быть, — вмешался Селевк, — мы не сможем оказать тебе существенной помощи…
Александр прервал его:
— Если хотите, можете идти, я вас не задерживаю. Я позвал вас, чтобы посоветоваться с вами и заручиться вашей поддержкой. Шестеро самых доблестных наших командиров, а среди них — один из самых близких моих друзей, почти брат, устроили заговор с целью убить меня. Вы присутствовали на допросе оруженосца, и все видели и слышали.
Слово взял Черный, до сих пор хранивший молчание:
— Будь осторожен, Александр. Против Филота нет никаких свидетельств, кроме показаний мальчика.
— Который спас мне жизнь и во всем остальном рассказал правду. Под пыткой лучники заговорили. Они полностью подтвердили рассказ Кибелина. Их допрашивали раздельно разные люди, но ответы получили одинаковые.
— Что у нас есть на Филота? — снова спросил Черный.
— Несомненно, он все знал и ничего не сказал. Понимаешь, Черный? Если бы все зависело от него, я был бы уже мертв, пронзен стрелами, продырявлен насквозь. И мое тело лежало бы там в луже крови.
При этих словах на глазах Александра выступили слезы, и все поняли: они вызваны мыслью не о телесных муках, а о том, что друг, которому он доверял, которого назначил на высочайшую после себя должность в войске, человек, бывший почти олицетворением его самого, плел заговор, имел дерзость представить его пронзенным стрелами, в муках предсмертной агонии. Ни от кого не укрылся полный боли взгляд царя, дрожь в его голосе, его судорожно вцепившиеся в подлокотники трона руки.
— Что я вам сделал? — чуть не плача, спросил Александр. — Что я вам сделал?
— Александр, мы не… — попытался ответить Птолемей.
— Вы его защищаете!
— Нет, — возразил Селевк. — Просто мы не можем в это поверить, хотя все говорит против него.
В зале, затененном вечерними сумерками, повисло долгое молчание, которое никто не смел нарушить, даже Перитас, неподвижно смотревший на своего хозяина большими водянистыми газами. Все чувствовали себя слишком одинокими, слишком далекими от счастливой поры отроческой дружбы. Неожиданно дни мечтаний и героизма показались такими давними… а теперь пришлось столкнуться с тревогой и сомнениями, искать выход в путанице интриг, лжи и подозрений.
— А что у нас есть на царевича Аминту? — снова спросил Черный.
— После моей смерти он стал бы новым царем, — мрачно ответил Александр, а потом, чуть помедлив, спросил: — Как следует поступить, по-вашему?
За всех ответил Черный:
— Выбора нет. Он служит в царском войске, а командиров царского войска должно судить войско.
Больше говорить было не о чем, и все ушли один за другим, оставив Александра наедине со своими призраками. Даже у Гефестиона не хватило мужества остаться.
ГЛАВА 38
Евмен и Каллисфен явились к Александру до рассвета. Он сидел на простом табурете, накрывшийся одной грубой македонской хламидой. Было видно, что царь всю ночь не смыкал глаз.
— Он признался в предательстве? — спросил Александр, не поднимая головы.
— Он вынес пытку с невероятным мужеством. Это поистине великий воин, — ответил Евмен.
— Знаю, — мрачно проговорил Александр.
— И не хочешь знать, что он сказал? — спросил Каллисфен.
Несколько раз медленно кивнув, царь изъявил согласие выслушать.
— Страдая от пытки, он крикнул: «Спросите у Александра, что он хочет от меня услышать, и закончим на этом!»
— Он высокомерен, — отметил царь, — как настоящий благородный македонянин. Высокомерен, как всегда.
— Но как тебя могут не терзать сомнения? — спросил Каллисфен.
— Мне не дано сомневаться, — ответил Александр. — Есть неопровержимое свидетельство, подтвержденное злоумышленниками.
— А Аминта? — в тревоге спросил Евмен. — Пощади хотя бы его. Против него нет никаких показаний.
— Уже был один прецедент. Кроме того, после моего убийства он бы стал царем. Разве этого не достаточно?
— Нет! — воскликнул Каллисфен с невиданным доселе мужеством. — Нет, не достаточно! И хочешь знать, почему? Помнишь письмо Дария с обещанием двух тысяч талантов? Оно было фальшивым! Все было фальшивым — письмо, гонец, заговор… Точнее сказать, заговор действительно был, но его сплела твоя мать вместе с египтянином Сисином, чтобы уничтожить Аминту.
— Ты лжешь! — закричал Александр. — Сисин был шпионом Дария и за это был осужден после Исса.
— Да, но я был последним, кто с ним говорил. Он хотел подкупить меня и Птолемея, и я прикинулся, что согласен: пятнадцать талантов мне и двадцать Птолемею, чтобы мы молчали и подтвердили его невиновность. Я ничего не говорил тебе и держал это в строжайшей тайне, чтобы не тревожить тебя и не сталкивать с твоей матерью. У Олимпиады всегда была навязчивая мысль о наследовании — ведь это она велела задушить в колыбели младенца Эвридики. Или ты уже не помнишь?
Александр задрожал, как будто опять увидел Эвридику, всю в синяках, с исцарапанным лицом и спутанными волосами, прижимающую к груди труп своего ребенка.