Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
Александр все молчал, вертя в руках шкатулку со своей новой бритвой.
— Мы не много бываем вместе, сын, — снова заговорил Филипп и грубой рукой поворошил ему волосы. — Все нет времени. Видишь ли, я солдат и делаю для тебя все возможное: завоевал для тебя царство, в три раза большее, чем получил от твоего деда Аминты, и дал понять грекам, в частности афинянам, что Македония — большая сила, которую следует уважать. Но не возвышение должно формировать твой ум и не учителя, что учили тебя до сих пор во дворце. Они больше ничему не могут тебя научить.
— Я сделаю, как ты решил, — заверил отца Александр. — Поеду в Миезу.
— Я не прогоняю тебя, сын. Мы будем видеться. Я буду приезжать к тебе. И твоя мать, и сестра смогут часто навещать тебя. Я лишь хочу дать тебе место, где ты сможешь сосредоточиться на учебе. Естественно, с тобой поедут твой учитель военного дела, учитель верховой езды и егерь. Мне не нужен философ, мне нужен царь.
— Как пожелаешь, отец.
— И еще одно. Твой дядя Александр покидает нас.
— Зачем?
— До сих пор он был не столько монархом, сколько актером. На нем царские одежды, диадема, но у него нет царства — Эпир фактически в руках Аррибаса. Но твоему дяде уже двадцать лет: пора начинать работать. Я отберу власть у Аррибаса и посажу на эпирский трон Александра.
— Я рад за него, но мне не нравится, что он уезжает, — сказал царевич, привыкший воспринимать планы своего отца как свершившийся факт. Он знал, что Аррибаса поддерживают афиняне, и что их флот стоит у Керкиры с готовым к высадке войском. — Это правда, что афиняне у Керкиры готовятся высадить войско? Все кончится войной с ними.
— Я ничего не имею против афинян — напротив, я восхищаюсь ими. Но они должны понять, что, приблизившись к моим границам, засунут руку в пасть льва. Что касается твоего дяди, то и мне жаль расставаться с ним. Он хороший парень и прекрасный воин, и… С ним я лажу лучше, чем с твоей матерью.
— Я это знаю.
— Кажется, мы все друг другу сказали. Не забудь попрощаться с сестрой и, ясное дело, с дядей. И с Леонидом. Пусть он не знаменитый философ, но хороший человек; он научил тебя всему, чему мог, и гордится тобой, как собственным сыном.
Из-за двери послышалось, как скребется Перитас, — пес хотел войти.
— Я все сделаю, — сказал Александр. — Можно идти?
Филипп кивнул и подошел к полкам позади стола, будто бы ища какой-то нужный документ, но на самом деле ему просто не хотелось, чтобы сын увидел его мокрые глаза.
ГЛАВА 12
На следующий день, с наступлением сумерек, Александр отправился навестить мать. Она только что закончила ужинать, и служанки убирали со стола. Царица жестом остановила их и приказала принести скамейку.
— Ты поел? — спросила она. — Велеть принести тебе что-нибудь?
— Я уже поужинал, мама. Был прощальный пир в честь отъезда твоего брата.
— Да, я знаю, он приходил попрощаться со мной перед сном. Что ж, завтра великий день.
— Похоже на то.
— Грустишь?
— Немного.
— Не надо. Ты знаешь, сколько потратил твой отец, чтобы отправить в Миезу половину Академии?
— Почему это — половину Академии?
— Потому что Аристотель там будет не один. С ним его племянник и ученик Каллисфен и еще Теофраст, великий ученый.
— Сколько же отец потратил на это?
— По пятнадцать талантов в год в течение трех лет. Клянусь Зевсом, он может себе это позволить: Пангейские копи приносят ему тысячу в год. Золотом. Он выбросил на рынок уйму золота, помогая друзьям, подкупая врагов, финансируя свои замыслы, так что в последние пять лет цены во всей Греции подскочили почти в пять раз! Даже на философов.
— Вижу, ты в плохом настроении, мама.
— А, по-твоему, я должна радоваться? Ты уезжаешь, мой брат уезжает. Я остаюсь одна.
— А Клеопатра? Она тебя любит, и потом, она очень на тебя похожа. Такая молодая, а уже с характером.
— Да, — кивнула Олимпиада. — Конечно.
Несколько тяжелых мгновений прошли в молчании. Во дворе раздавались размеренные шаги сменявшейся на ночь стражи.
— Ты не согласна с отцом?
Олимпиада покачала головой:
— Нет, дело не в том. Наоборот, из всех решений Филиппа это определенно самое мудрое. Дело в том, что моя жизнь нелегка, Александр, и ухудшается с каждым днем. Здесь, в Пелле, меня всегда считали чужой и никогда не принимали за свою. Пока твой отец любил меня, все это было еще терпимо. Но теперь…
— Я полагаю, что отец…
— Твой отец — царь, мой мальчик, а цари не такие, как другие мужчины: цари должны заключать браки, исходя из интересов своего народа, один, два, три раза; они вынуждены оставлять жен из тех же соображений. Им приходится вести непрерывные войны, строить козни, вступать в союзы и разрывать их, предавать друзей и братьев, если потребуется. Ты веришь, что в сердце мужчины такого сорта есть место для такой женщины, как я? Но я не жалуюсь. Несмотря ни на что, я царица и мать Александра.
— Я буду думать о тебе каждый день, мама. Буду писать тебе, и приезжать при любой возможности. Но и ты помни, что мой отец лучше множества других мужчин. Лучше большинства из всех, кого я знаю. Олимпиада встала.
— Я это знаю, — сказала она, подходя к сыну. — Можно обнять тебя?
Александр прижал ее к себе и ощутил на щеках тепло ее слез. Потом он повернулся и вышел, а царица снова села в кресло и долго неподвижно глядела в пустоту.
Клеопатра, только завидев брата, в слезах бросилась ему на шею.
— Эй! — воскликнул Александр. — Я не в ссылку отправляюсь, а всего лишь в Миезу: каких-то несколько часов езды, и ты сможешь навещать меня, когда захочешь, так сказал отец.
Клеопатра вытерла слезы и шмыгнула носом:
— Он говорит так, чтобы тебя подбодрить.
— Вовсе нет. И потом, со мной будут друзья. Я знаю, что кое-кто из них пробует за тобой ухаживать.
Клеопатра пожала плечами.
— Ты хочешь сказать, что никто тебе не нравится? — настаивал брат.
Девочка не ответила.