Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
— В каком смысле? Приложи палец сюда, — велел Александр своему ассистенту, — чтобы можно было завязать нитку.
— В смысле…— объяснил раненый, задержав дыхание, — в том смысле, что я был против развязывания войны вместе с фиванцами и публично об этом говорил. — Он глубоко вздохнул, когда Александр завязал узел.
— Это правда, — шепнул Каллисфен.
— Я закончил, — объявил царевич. — Можно бинтовать. — И обернулся к Каллисфену: — Завтра покажи его врачу: если рана распухнет и загноится, придется делать дренаж, и лучше, если это сделает настоящий хирург.
— Как я могу отблагодарить тебя? — спросил Демад, садясь на койке.
— Благодари моего учителя Аристотеля, который научил меня и этому. Но, кажется, вы, афиняне, не очень старались удержать его у себя…
— Это была внутренняя проблема Академии, город не вмешивался в это.
— Послушай меня. Может ли собрание войска принять постановление прямо здесь и дать тебе политическое поручение для всех афинян?
— Теоретически — да. Возможно, сейчас граждан с правом голоса здесь даже больше, чем в Афинах.
— Тогда иди поговори с ними, и пусть они дадут тебе поручение — договориться с царем об условиях мира.
— Ты это серьезно? — ошеломленно спросил Демад, одеваясь.
— Можешь надеть чистые одежды из моего сундука. Об остальном я договорюсь с отцом. Каллисфен найдет тебе место для ночлега.
— Спасибо, я…— только и успел пробормотать Демад, но Александр уже ушел.
Он вошел в шатер отца, когда Филипп ужинал вместе с Парменионом, Черным и несколькими командирами.
— Перекусишь с нами? — спросил царь. — У нас как раз куропатки.
— Их тут тысячи, — объяснил Парменион. — Утром они поднимаются с озера Копаида и весь день кормятся на реке.
Александр взял табурет и сел.
Царь успокоился и как будто пребывал в хорошем настроении.
— Ну, как тебе показался мой мальчик, Парменион? — спросил он, похлопывая сына по плечу.
— Великолепно, Филипп: он справился с задачей, как не справился бы и ветеран гетайров.
— Твой сын Филот тоже проявил в бою большое мужество, — заметил Александр.
— Что ты сделал с тем афинским пленником? — спросил царь.
— Знаешь, кто это оказался? Демад.
Филипп вскочил на ноги:
— Ты уверен?
— Спроси Каллисфена.
— Ради всех богов, пошлите скорее хирурга, пусть позаботятся о нем: этот человек в своих речах всегда отстаивал нашу политику.
— Я зашил его рану, иначе он бы сейчас уже истек кровью. Я предоставил ему некоторую свободу передвижения по лагерю. Полагаю, завтра он передаст тебе свои соображения по условиям мирного договора. Если я правильно понял, ты не хочешь войны с Афинами.
— Не хочу. Чтобы успешно воевать с приморским городом, нужно господствовать на море, а к этому мы не готовы. Я имел опыт с Перинфом и Византией и ухлопал кучу средств. Если у него есть предложения, я готов их выслушать. Поешь мяса, пока не остыло.
Первыми отчаянное известие принесли в Афины оставшиеся в живых после Херонеи. Весть о поражении, числе погибших и попавших в плен вызвала в городе плач, и многие не могли успокоиться, не зная, живы ли их близкие.
Потом пришел страх перед грядущим. Под копья встали даже шестидесятилетние. Рабам обещали свободу, если те поступят в войско.
Демосфен, все еще не вполне оправившийся от ран, призывал сопротивляться до конца и предлагал пустить в городские стены сельское население из Аттики, но все оказалось излишним.
Через несколько дней с македонским эскортом прибыл гонец от Филиппа и попросил разрешения выступить на общем собрании с предложением договора о мире. И представители народа с изумлением увидели, что предложение уже ратифицировано гражданами, попавшими в плен при Херонее, и утверждено Демадом.
Гонец вошел в большой амфитеатр, где под весенним солнцем сидели афиняне, и, получив разрешение говорить, сказал:
— Ваш соотечественник Демад, все еще гостящий у Филиппа, обсудил от вашего имени статьи мирного договора и добился условий, которые, как мне кажется, вы найдете выгодными. Царь вам не враг. Наоборот, он восхищается вашим городом и его чудесами. Скрепя сердце, ему пришлось выйти на поле боя, повинуясь просьбе бога из Дельф.
Вопреки ожиданиям оратора, собрание никак не отреагировало на его слова: афиняне молчали, тревожно ожидая услышать истинные условия. Посланник продолжал:
— Филипп отказывается от каких-либо репараций, признает за вами владение всеми вашими островами в Эгейском море и возвращает вам города Ороп, Феспии и Платею, которые ваши вожди уступили фиванцам, предав вашу вековую дружбу с этими городами.
Демосфен, сидевший в первом ряду, рядом с представителями правительства, прошипел на ухо ближайшему соседу:
— Но вы понимаете, что таким образом он оставляет за собой наши города на Проливах? Их он не назвал.
— Все могло бы обернуться и гораздо хуже, — ответил тот. — Давай дослушаем, что еще он скажет.
— Царь не требует дани или выкупа, — продолжал посол. — Он возвращает вам пленных и останки павших, чтобы вы могли с почестями похоронить их. Эта благочестивая миссия поручена лично его сыну Александру.
Взволнованная реакция аудитории убедила Демосфена, что его партия проиграна. Филипп коснулся самых нежных чувств афинян и послал самого царевича выполнить акт религиозной милости. Не было ничего более мучительного для семьи, чем знать, что тело их сына, павшего в битве, лежит не захороненное и стало добычей стервятников и собак.
— Теперь послушаем, что он хочет взамен за такое великодушие, — снова пробормотал Демосфен.
— Взамен Филипп не просит от афинян ничего, кроме дружбы. Ему требуется одно: только чтобы они стали верными союзниками македонян. Осенью в Коринфе он встретится со всеми греческими представителями, дабы положить конец вражде и непосредственно установить мир, а также объявить грандиозное предприятие, какого до сих пор еще никто не предпринимал и в котором всем надлежит принять участие. Это означает, что Афины должны распустить собственную морскую лигу и войти в единственно возможный всеэллинский союз, который Филипп сейчас создает. Этот союз положит конец вековым внутренним конфликтам на полуострове и освободит греческие города в Азии от персидского ига. А теперь, афиняне, с мудростью примите решение и дайте мне ваш ответ, чтобы я мог передать его пославшему меня.