Александр Македонский
Шрифт:
Первая часть этого плана удалась. Опытный Мемнон все решительнее теснил македонян в Малой Азии и в конце концов изгнал их. Эти успехи были прекрасным подкреплением той пропаганды, которую персы вели в Греции. В своем послании Великий царь обратился ко всем грекам, обещая им финансовую поддержку за сопротивление македонскому войску и помощь в их борьбе за свободу. Возможно, именно в этом послании персидский царь хвалился своим участием в заговоре против Филиппа и связью с его убийцами [59] .
59
Arr. II, 14, 5 и сл.; Plut. De fort. Al., I, 3, 327D.
Не стоит удивляться тому, что мощный ветер с Востока раздул затаенный жар греческого
60
Aischines III, 240; Deinarch. I, 19; Arr. I, 7, 1 и сл.
Положение было весьма напряженным, чем и объясняются те неслыханные события, которые затем последовали. Александр в это время сражался на Балканах и был окружен иллирийцами. Среди греков распространились слухи, что царь и его войско погибли. Желаемое принимали за действительное, и у патриотов уже не хватало терпения ждать подтверждения радостной вести. Поверили они на самом деле или же это была пропагандистская ложь во имя цели, но они объявили во всеуслышание, что Александр мертв. Именно Демосфен первый разнес эту весть; более того, он даже откуда-то раздобыл очевидца катастрофы [61] .
61
Justin. XI, 2, 8.
Ему поверили, и даже самые умеренные считали теперь, что положение в корне изменилось, так как клятву верности союзники принесли только Филиппу, Александру и его законным наследникам. Но наследника Александра еще не успели назвать. Да с подобным обязательством можно было и не считаться. Весь статус гегемонии основывался в конечном счете на личности Филиппа, в крайнем случае — Александра. После смерти отца и сына притязания Македонии уже ничем нельзя было оправдать. Другому царю, пришедшему к власти в Пелле, они не были обязаны повиноваться. Характерно, что даже придерживавшийся умеренных взглядов оратор Ликург выступил против Македонии. Фивы также восстали и окружили находившийся в крепости македонский гарнизон. Демосфен воспользовался персидским золотом, чтобы довершить вооружение армии. Афины отправили официальное посольство к Великому царю, пелопоннесские государства двинули свои войска к Истму. Когда Антипатр узнал о восстании, он тотчас отправил послов в Элладу, чтобы предостеречь союзников от необдуманных шагов; одновременно нарочный был отправлен и к Александру.
Мятеж грозил разрушить все надежды Александра на великую войну с персами, более того, на его стремление занять ведущее положение в мире. Если Александру придется ограничиться только Македонией, то его власть будет не больше власти любого варварского владыки. Только соединение македонской короны с гегемонией в Элладе придавало его действиям истинное величие. Ведь Александр не был еще тем всепобеждающим героем, которым стал впоследствии. Лишь завоевав мир, мог он пренебречь своей ролью гегемона.
Как и год назад, царь надеялся, что одно его появление удержит греков от открытой враждебности. В двух следовавших друг за другом военных походах его армия предельно устала, но Александр все же сумел поднять дух воинов и заставить их двигаться форсированным маршем. Они шли, «не останавливаясь» [62] , и в течение двух недель ежедневно проходили по 30 километров. Войско шло быстрее, чем поступали известия о его приближении. Внезапно оно оказалось в сердце Греции, под стенами мятежных Фив.
62
Собственные слова Александра см.: Schol. ad. Нош. II., II, 435.
Царь рассчитывал, что его молниеносное появление образумит греков. Он хотел победить без оружия, не желая пятнать репутацию гегемонии кровопролитиями и насилиями. По-видимому, он учитывал тот факт, что эллинов обманули ложные слухи. И в самом деле, пелопоннесцы сразу же прекратили враждебные действия, да и Афины повели себя выжидательно. Таким образом, фиванцы оказались без той поддержки, на которую надеялись. Даже наоборот: фокидцы и жители маленьких городов Беотии, подобно жадным волкам, устремились к Фивам, чтобы насладиться мщением и рассчитаться с угнетавшим их государством. На этот раз они исполнили свои союзнические обязательства с большей для себя выгодой. С их помощью Александр сумел созвать нечто вроде чрезвычайкой сессии совета Коринфского союза и действовал как бы по воле союзников.
Но упрямые фиванцы не уступали. Они помнили о своем успешном сопротивлении Спарте и о былом союзе с персами. При этом они не хотели вспоминать, как их осуждали потом за разрушение Платей и Орхомена и особенно за то, что они предложили тогда разрушить и Афины.
Александру не оставалось ничего другого, как решить спор силой оружия [63] . Он максимально приблизился к запертому в крепости македонскому гарнизону. От осажденных его отделяли только укрепления. Если бы удалось прорвать их, он соединился бы с осажденными македонянами. Александр все еще колебался, вызывая этим недовольство как греческих союзников, так и наиболее честолюбивых македонских военачальников. Когда один из них, Пердикка, решил, что момент благоприятствует нападению, он дал знать своему войску, не дожидаясь приказа юного царя. Этот смелый поступок вначале принес Пердикке успех, но при продвижении его войско попало в клещи, а затем и вовсе было оттеснено за пределы укреплений в открытое поле.
63
Arr. I, 7–8; Diod. XVII, 8-14. Последний основывается на Клитархе (ср. frg. 1).
Между тем Александр подвел свою армию к месту боя и поддержал наступление Пердикки только легковооруженными воинами. Тяжелую пехоту он не ввел в дело. Когда воины Пердикки бросились назад, а торжествующие фиванцы перешли в наступление и даже открыли ворота, чтобы преследовать отступающих, царь понял, что пробил его час. Он ввел в бой все свои силы, оттеснил врага к воротам Фив, и вслед за бегущими фиванцами вошел в город. Между тем не участвовавшие в преследовании македоняне поднялись на незащищенные стены и тоже ворвались в город. Улицы, площади и дома превратились в поля сражения. Началась страшная резня отчаянно защищавшихся фиванцев. Больше всех зверствовали греческие союзники Александра, не щадя ни женщин, ни детей. 6000 человек пали жертвой этого побоища. Затем Александр приказал прекратить бессмысленную бойню.
Как и раньше, царь делал вид, что военные действия ведутся по решению союзного совета, и предоставил синедриону вынести решение о судьбе Фив. Сами греки произнесли жестокий приговор: жителей продать в рабство, город разрушить до основания, а землю разделить между соседями. В крепости должен был остаться македонский гарнизон. Этот приговор не коснулся только дома и потомства великого Пиндара, а также македонских ксенов.
Конечно, Фивы нарушили устав Союза. Их союз с Персией был величайшим предательством. Однако наказание превысило меру справедливости. Оно коснулось не только Фив, но и всей Эллады, а в конечном счете и самого Коринфского союза. Александру едва ли следовало радоваться своему превзошедшему все ожидания военному успеху. Пусть греки, скованные ужасом, прекратили всякое сопротивление, а царь простил остальные греческие государства и даже отказался от преследования афинских подстрекателей; какое все это имело значение, если гегемон Союза стал теперь для греков символом смерти? Правда, Союз, как таковой, продолжал существовать, но все надежды, которые возлагали на него Филипп и Александр, были теперь потеряны. Хотя на следующий год союзники и отправились с Александром в поход против персов, но доверять их контингентам теперь уже не приходилось. Они стали просто заложниками, дабы предотвратить новые мятежи. Да и сам Александр хорошо понимал, что он больше уже не мил эллинам. Может быть, именно поэтому он особенно много говорил о панэллинском характере Персидского похода. Когда впоследствии Александр встречал рассеявшихся по миру фиванцев, он был с ними особенно милостив. Однако вызвать прежнее воодушевление греков было уже невозможно, скорее этого можно было ожидать от бывших греческих наемников на персидской службе.