Александр Невский
Шрифт:
— Читай, да погромче. — И добавил тихо для него одного: — Да позлее. Слышь?
Сам не решился читать народу, дабы не уличили в своекорыстии по тону голоса. А уж он бы прочел… так бы прочел, словно б соли черни на раны посыпал бы.
Но Ратибор, слава богу, понял, что новому посаднику требуется, прочел грамоту с таким презрением к слушателям, что по окончании чтения вече взвыло голодной стаей зимних волков:
— У-у-у!.. О-о-о!
— Не выдадим братьев наши-их! — завопило несколько
И толпа подхватила единым дыханием: «Не-е-е… их!»
Тут на степень выскочил Миша Стояныч, что-то закричал, махая руками, дергая головой. Но толпа разъярилась того более: и не слыша, поняли, о чем вопит этот «княжий прихвостень». Несколько мужей кинулись на Мишу, стащили со степени, бить начали.
Посадник Ананий и бровью не двинул: пусть хоть убьют этого заику. Главное, что вече за него, за Анания, теперь ему не страшен никакой великий князь.
Но Мишу не убили — не потому, что зла у толпы не хватило, а лишь увечья его ради. Таковы уж русичи: здорового, крепкого во зле трижды убьют, в порошок сотрут, а на увечного рука не подымается. Грех!
И все же досталось Стоянычу крепко. Очнулся он у стены звонницы вечевой, когда никого уже на площади не было. Старик сторож, сжалясь, плескал ему в лицо воду из корца берестяного.
— Что ж ты, голубь, спроть народа, — укорял он. — Рази можно? Этак и живота могут лишить.
— Н-не с-спроть н-народа, д-дед… Спроть д-дур-раков я, — тряс Миша кудлатой головой, разбрызгивая воду и кровь.
— Народ не дурак, голубь, народ мудр…
— Дур-рак, коли под-д д-дудку дур-рака п-пляшет. В-вот п-помяни, Яр-рослав-вич д-дни чрез т-три з-здесь б-будет и т-твой муд-рый нар-род с-сапоги е-ему л-лизать с-станет.
— Ладно, ладно, помяну, — успокаивал Мишу сторож. — Токо ты, голубь, ступай домой.
Но Миша, не сумевший ничего доказать вече, решил хоть старику вдолбить свою правду и веру:
— Э-эх в-вы, м-мудрецы. Яр-рославич з-за всю Р-русь д-думает, а в-вы, аки с-свиньи, — л-лишь о кор-рыте с-своем.
Пока Ананий упивался своим успехом на вече, на Софийской стороне переполох поднялся среди людей вятших — бояр. Так уж испокон велось: смелели и объединялись мизинные, тряслись от страха вятшие, и тут же, забыв о вчерашнем, вспять поворачивали.
— Нет, тако не можно, братия, князь нужон. Князь.
— Но есть же Ярослав.
— Где он, твой Ярослав? Как грамоту прочел, так тю-тю…
— Но, сказывают, он навстречу Александру поехал. Мириться.
— Как же, развязывай калиту. Он со всем семенем своим через мост стриганул, прямо на заход. Тонок кишкой-то оказался Ярослав. Тонок. Что робить станем, братья? Мизинные, сказывают, уж за мечи хватаются.
— Не может быть!
Но прибежавший с Торговой стороны Ратибор Клуксович подтвердил: верно, мизинные оружьем бряцают.
— А что ж Ананий?
— Ананий сам брони одевает.
— Безумец? Надо владыку звать, может, он образумит.
Архиепископ Далмат, выслушав бояр, молвил твердо:
— Шлите к Александру послов ваших с покором и поклоном. Смилуется — ваше счастье, а нет — на себя пеняйте.
К великому князю «с покором и поклоном» послали Ретишку с Пересветом, но, зная крутой нрав Александра, мало надеялись на успех.
Ананий приехал на боярский совет в бронях, с мечом на боку. Узнав о посольстве, отправленном к великому князю, рассвирепел посадник.
— Кто позволил?! — орал он, пуча красные от усталости глаза. — Пошто меня не спросили?
Он понял — вятшие предали его. Никто из бояр не решался ответить Ананию, отводили очи, опускали долу. Он схватил за грудки Ратибора.
— А ты?! Не ты ль грамоту злую Александрову со степени чел? А?
— Но, Ананий Феофилактыч, а ежели мизинные через мост на нас кинутся? Нельзя ж в край-то.
— Дураки! Мизинные у меня вот где. — Ананий показал ладонь и тут же сжал ее в кулак.
Но по глазам видел — никто ему не поверил. В глубине души он и сам сомневался в мизинных людишках: чай, сам из вятших был, — но ныне, когда весь город, словно улей растревоженный, и отчасти не без его стараний, не мог Ананий повернуть вспять. Не мог.
Он выскочил из горницы, хлопнув дверью столь сильно, что та едва с петель не слетела.
— Братья, я зрю, на Анания нет надёжи, — сказал Юрий Михайлович. — Не дай бог, мизинные на нас пойдут. А кто ж наших поведет?
— Надо звать Сбыслава, — предложил Ратибор.
— Вчерась ссадили — ныне звать. Пристойно ль?
— Когда изба горит, и без порток пристойно выскакивать.
Послали за Сбыславом просить возглавить Софийскую сторону. Посыльный воротился скоро, обминая здоровенную шишку на лбу.
— Ну что?
— Ослепли, че ли? — сказал, морщась, посыльный. — Я позвал, а он меня за шиворот да с крыльца. До ворот воробушком летел, да не угодил в калитку-то, в стояк челом влепился.
Кто-то хихикнул было, но на него так посмотрели вятшие, что мигом смолк. Стали искать воителя среди присутствующих.
— Братья, — вскричал Пинещинич, — а Михайло-то Степаныч! Его отец посадником был, славно на льду ратоборствовал, так что ему сам бог велел.
— Верно, — дружно поддержали вятшие. — Берись, Михайло. То добрый знак, что встанешь впереди наших. Александр Ярославич к гнезду вашему приязнен. Узнает об этом — смилуется.
Заутре воротились от великого князя Ретишка с Пересветом.