Александр Печерский: Прорыв в бессмертие
Шрифт:
—Как вас зовут? — спросил я ее по-русски.
—Вас?{4} — откликнулась она.
Я немного знаю немецкий и повторил свой вопрос. Она ответила:
—Люка. — И добавила: —Расскажите, что делается на фронте. Вся надежда на вас.
Я говорил по-русски. Шлойме переводил на идиш, а другие — на прочие языки.
—Немцев разбили под Москвой, Сталинградом, Курском, рассказывал я. — Советские дивизии приближаются
Правда, я был мало осведомлен, но те, кто слушали, знали еще меньше. Прозвучал вопрос:
—Если так много партизан, почему они не нападают на наш лагерь и не освобождают нас? Тут ведь до леса рукой подать…
—Не забывайте, — сказал я, — что немецкая армия еще сильна. У партизан свои задачи — бить фашистов. Вывести столько людей из оккупированных районов партизаны не могут. О себе мы сами должны позаботиться…
Оказалось, что последние слова слышали не только женщины, но и капо Бжецкий, который несколько минут назад незаметно вошел в барак.
29 сентября
В 6 часов утра собрали нас всех, сколько было в лагере, — шестьсот человек мужчин и женщин, построили в колонну и повели к внутрилагерной железнодорожной ветке. Там стояло восемь больших платформ, груженных кирпичом. Было приказание выгрузить кирпич. Каждый берет шесть-восемь штук и бегом относит их на расстояние в двести метров, там складывает и снова бежит за кирпичом. За малейшую неповоротливость стегали кнутом. Все делалось в спешке, в толкотне. На каждую платформу поставили по 70—75 лагерников. Мы наступали друг другу на ноги, толкались. Если не поймаешь брошенный с платформы кирпич, получишь двадцать пять розог.
Задержался на минуту — тоже пороли. В воздухе стоял свист от хлыстов, бьющих по людям. Все вспотели, тяжело дышали, глаза устремлены в одну точку — на кирпич: получить, отнести и положить.
Через пятьдесят минут все восемь платформ были разгружены. По окончании работы нас построили в колонну и увели. Немцы спешили, ожидался эшелон с новыми жертвами.
2 октября
Восемьдесят человек отправили в северный лагерь. Здесь нас разбили на две группы. Сорок человек поставили на рубку дров, остальные, в том числе я и Шлойме, работали в бараке. Вскоре с рубки к нам подошел один лагерник и заявил: —Саша, мы решили бежать, и немедленно.
—Как? Кто сказал?
—Мы договорились. Здесь осталось всего пять охранников. Мы их перебьем и прорвемся в лес.
Такой легкомысленный шаг мог бы очень навредить. Я старался доказать парню, почему нельзя это делать.
—Легко сказать. Охранники ведь не стоят все вмес-те. Одного убьете, а второй откроет стрельбу. А чем вы перережете проволоку? А как вы пройдете минное поле? Достаточно, чтобы вы задержались на несколько минут, и немцы могут принять необходимые меры. Может быть, кому-нибудь из вас и удастся прорваться, но что будет с теми, кто работает в бараках? Они ничего не знают, и их безусловно расстреляют. Вы говорите, что сейчас легко бежать. Я не уверен, что это так легко. Полагаю, что при хорошей подготовке можно сделать больше даже в более сложной обстановке, чем необдуманно при относительно легких
Видимо, мои слова повлияли. Все опять взялись за работу.
Вечером я встретился с Борухом. Он начал с того, что мои слова в женском бараке «о себе мы сами должны позаботиться» произвели сильное впечатление. Все поняли мою мысль. Но в тот момент в барак вошел высокий худой капо Бжецкий. Всегда у него прижмурен один глаз.
Борух забеспокоился:
—Это нехороший человек. Его надо остерегаться.
—А у меня нет причин остерегаться. Я ничего не собираюсь делать, кроме того, что мне приказывают.
—Я понимаю. Вы должны так ответить. Но мы все-таки должны договориться, — сказал Борух.
—Френцель как-то дал понять, что имеются указания Гитлера оставить определенный процент евреев. Мы, рабочие лагеря, наверно, входим в этот процент. Представьте себе, что имеются такие дураки, которые верят этому. Насколько я понимаю, вы не будете сидеть сложа руки. А подумали вы, что с нами будет, если вы сбежите? Немцы не допустят, чтобы тайны этого лагеря смерти дошли до мировой общественности. Если кто-то покажет дорогу к бегству, так нас всех ликвидируют, это ясно.
—Скажите, вы давно уже здесь в лагере? — спросил я.
—Около года.
—Значит, вы тоже верите немцам, что вас не убьют. И я так же верю, как и вы. Почему же вы думаете, что я собираюсь бежать?
—Не спешите, — схватил меня за руку Борух. — Подождите еще минуту. Вас удивляет, почему мы до сих пор не бежали? Так я должен вам сказать, что мы об этом не раз думали, но не знали, как сделать. Вы — советский человек, военный, берите это на себя. Скажите, что делать, и мы вас послушаем. Я понимаю, вы боитесь меня. Мы так мало знакомы. Но, так или иначе, мы должны договориться. Давайте играть в открытую. Вы же сами не будете бежать, оставив нас здесь на произвол судьбы.
—Но вы ведь находитесь здесь больше года. Что вы сделали?
—Я вам доверяю. Делали… Но нам нужен такой человек, как вы, мы хотим, чтобы ваш товарищ Шлойме Лейтман тоже вошел к нам в комитет.
Я взял его за руку.
—Значит, в лагере есть подпольный комитет?
—Нет, но имеется группа. Она мне поручила связаться с вами.
—Кто туда входит?
—Кроме меня те, кто работает вместе со мной во втором лагере: старший швейной мастерской Юзеф, сапожник Якуб, столяр Янек.
Какое-то время я смотрел на него. Он стоял против меня — невысокий, плотный, умное, серьезное лицо. Он мне понравился.
—В любом случае, я вам благодарен за предупреждение о Бжецком, — сказал я. — Вы уже давно в лагере. Может, знаете, как заминировано поле за оградой, как час-то и в каком порядке?
Оказалось, что лагерники, в том числе и Борух, помогали копать ямки для мин. Мины расположены в шахматном порядке.
—А что это за двухэтажная развалина стоит по ту сторону заграждений? Это не замаскированный наблюдательный пункт?