Александр Солженицын
Шрифт:
…Сорокапятилетие А. И. было отмечено необычными дарами. Во-первых, «Москвич», приобретённый на зарубежные гонорары за «Один день». Машину выбрал и пригнал в Рязань… Цезарь Маркович, то есть режиссер-документалист Лев Гроссман, прототип, очень любивший списанного с него героя и мечтавший снять фильм о Твардовском. День рождения праздновали вместе и легковушку назвали «Денисом Ивановичем». Во-вторых, стараниями Шундика в квартире на Касимовском был установлен телефон, сразу же засекреченный хозяевами. В-третьих, в самый канун Нового года «Известия» напечатали большой список кандидатов на соискание Ленинской премии. Семнадцатым (из девятнадцати) в списке значился «Иван Денисович», выдвинутый редколлегией «Нового мира» и Центральным государственным архивом литературы и искусства.
«Раньше мне казалось, — писал той осенью Твардовский, — что решающее слово принадлежит самым победительным в своём художественном существе явлениям искусства. Оказывается, это не совсем и не всегда так. Солженицын отнюдь не разоружил тёмную рать, а только ещё более её насторожил».
И всё же, понимая это, он поставил перед собой невыполнимую задачу: добиться присуждения Ленинской премии именно Солженицыну: отважный, отчаянный, безнадёжный вызов всей тёмной рати.
Глава 6. Взлёты и приземления, падения и провалы
«Когда расступается в недоумении или сникает ум мой, когда умнейшие люди не видят дальше собственного вечера и не знают, что надо делать завтра — Ты снисылаешь мне ясную уверенность, что Ты есть и что Ты позаботишься, чтобы не все пути добра были закрыты».
«Молитва», как свидетельствовал Солженицын, была написана ровно через год после опубликования «Ивана Денисовича», когда автор был на хребте славы земной. «В тот год моё имя уже было известно по всему миру, а в Советском Союзе усилялась травля и давление на меня. И, во весь этот период чувствуя всегда, молясь и чувствуя духовную поддержку, выше чем от наших человеческих сил, я написал эту молитву, оценивая разные варианты, что может теперь со мной произойти. Может быть, вот это и конец; может быть, вот это и всё».
Сотворённая в конце 1963 года «Молитва» менее всего относилась к перспективам получения Ленинской премии. Солженицын трезво оценивал оба результата — один укрепит и даст выигрыш во времени, другой обнажит истинную расстановку сил в литературном сообществе. В январе 1964-го Твардовский говорил ему с тревогой: «Огромный запас ненависти против вас». «Это за первый только год, как обо мне узнали вообще!» Но за делом как-то неохотно думалось о ненависти и ненавидящих. В работе было три большие вещи: роман, начатый еще до «Ивана Денисовича», «раковая» повесть и «замысел отроческих лет» — роман об Октябрьской революции (до 1929 года). Именно так Солженицын обозначил свои вещи, встретившись в январе с Твардовским; при этом «Круг» (35 листов, первые дни и часы после 70-летия Сталина) был открыт для чтения и ждал редактора в Рязани; для «раковой повести» запланирована поездка в Ташкент спустя десять лет после лечения; роман о революции требует сидения в библиотеках Ленинграда.
Удалось поработать и в Москве — в Фундаментальной библиотеке общественных наук и в бывшем Лефортовском дворце. «В 1964, когда я никак еще не был опалён, открыто работал в Военно-историческом архиве — в книге посетителей увидел мою подпись Юрий Александрович Стефанов, подошёл поблагодарить меня за “Ивана Денисовича” и предложить свою помощь по архивам». Стефанов, обладая высочайшими архивными навыками, неоценимо помог развёрнутыми справками об отдельных частях и личностях старой русской армии, о казачестве. Были найдены документы о местах службы отца и даже о церкви в Белоруссии, где венчались родители.
Поездка в Ленинград (помимо спецхрана Публички, планировалась студийная запись «Ивана Денисовича» в авторском исполнении) должна была существенно продвинуть работу по «Р-17». И была уже в Петроградеверная помощница — Елизавета Денисовна Воронянская, одна из тех, чьё письмо об «Одном дне» было замечено; завязалась переписка, Е. Д. предлагала даже не помощь, а служение: «Располагайте мной, как искреннейшим и преданнейшим другом. Жду со страстным нетерпением Вашего звонка. Жму Ваши волшебные руки художника и надеюсь, что смогу сделать это наяву». В июне 1963-го они встретились. «Уже на первую за тем зиму я попросил её просматривать редкие издания 20-х годов, отбирать штрихи эпохи и факты для будущего Р-17 (я торопился и широко тогда размахнулся на новую книгу, собирал материалы на все двадцать Узлов сразу, не представлял, что всей жизни не достанет на этакое). Она неплохо справилась с этой работой».
Петроградвластно удерживал его почти весь февраль…
Тем временем в Москве разгорались премиальные баталии. Комитет по премиям учитывал, какие учреждения выдвинули кандидата, сколько получено писем, сколько и где напечатано статей. Простая арифметика показывала, как перекошены все пропорции. Только на одного «Ивана Денисовича» к началу 1964 года было получено восемьсот писем (а всего автору прислали за первый год его публичности 1200 посланий, не считая бандеролей и деловых корреспонденций) и опубликовано свыше сорока статей. Однако кроме «Нового мира» и ЦГАЛИ (в тот момент А. И. даже не знал о существовании такого учреждения), его не выдвинул никто [81], а Союз писателей намеренно провалил его кандидатуру с тем еще припевом, что «личное мнение Никиты Сергеевича в данном случае не обязательно».
Тёмная рать выражала недоверие «Новому миру» за публикацию читательских писем и настаивала на своём праве не видеть в Шухове героя времени. Январский номер «Нового мира» вышел со статьёй Лакшина «Иван Денисович, его друзья и недруги», и автора тут же был приглашён на дискуссию о критике. Однако кочетовцы «выли по-волчьи» вокруг одной лишь работы. «Хуже всех были “либералы” и сочувствующие — писал в те дни Лакшин. — Многие подходили ко мне в перерыве, прочувственно жали руку, приветствовали, хвалили статью, но никто, ни одни человек не выступил». «Литературка» яростно отбивалась от понятия «недруги», требовала различать «недругов» повести и «недругов» её героя. Механизмом сознательного лицемерия назовёт Лакшин эту манеру ведения литературной атаки. «Очевидно, что покане с руки бить повесть, одобренную Н. С. Хрущёвым и выдвинутую, как-никак, на Ленинскую премию. Но набросить тень на этот “феномен” можно. Можно ударить по ней рикошетом, браня её защитника и в позе бесстрастного арбитра солидаризуясь с её критиками. Те, кто вскоре начнут изымать повесть Солженицына из библиотек, вымарывать любые упоминания о нём, свертывать едва начавшуюся критику сталинской эпохи, пока что фальшиво сердятся на то, что кто-то посмел искать “недругов Ивана Денисовича” — жертвы культа личности. Где вы их увидели? Помилуйте, их нет! Решительно все ходят в “друзьях”, и разве что некоторые освобождают повесть от ореола исключительности».
Нечаянной радостью явилась известинская статья В. Паллона «Здравствуйте, кавторанг!» Тот самый Буйновский, то есть Бурковский Борис Васильевич, с четвертным сроком от Сталина и ледяным карцером от Волкового (читатель «Одного дня» не знал, уцелеет ли кавторанг после БУРа), был жив, реабилитирован, проживал отставником в родном Ленинграде и служил начальником филиала Военно-морского музея на крейсере «Аврора»! Твардовский был глубоко взволнован — так, как если б вдруг обнаружились неизвестные страницы повести. Наличие подлинного Буйновского было драгоценным подарком всем читателям: оказывается, еще летом 1962 года среди экскурсантов, пришедших на крейсер, был и автор повести (еще не опубликованной), они узнали друг друга, обнялись, расцеловались, обменялись адресами, переписывались… И теперь кавторанг под своим собственным именем называл повесть лагерного товарища «хорошим, правдивым произведением», хотя и не помнил Ивана Денисовича Шухова. «Лучшей похвалы автору и желать нельзя», — считал Маршак; в конце января «Правда» дала подвал с его статьёй. «Повесть правдива, строга и серьёзна… В сущности Александр Солженицын написал повесть не о лагере, а о человеке… Люди как бы держали труднейший экзамен… Выдержат — выживут…»
19 февраля Комитет по премиям сообщил, что для дальнейшего обсуждения отобраны семь кандидатур: Гончар, Гранин, Исаев, Первомайский, Серебрякова, Солженицын, Чаковский. Твардовский надеялся, что А. И. получит премию несмотря ни на что, ибо это вопрос принципиален для литературы. Он искал союзников, жаловался Лебедеву, сочинял статью об «Иване Денисовиче» и хотел поставить все точки над i. Он страдал, что критика высокомерна, говорит о Шухове и «людях из-за проволоки» как о мире, с которым у неё нет ничего общего, ведь «у нас зря не сажают». Он гневно отметал аргумент, будто присуждать премию за такую вещь невозможно. «Эта повесть — один из предвестников того искусства, которым Россия еще удивит, потрясёт и покорит мир…»