Александр у края света
Шрифт:
— Обожди, — сказал, тем не менее, мой дед. — А он останется со мной? Или же попытается сбежать?
Сократ кивнул.
— О, он совершенно предан мне, — ответил он. — Он не захочет жить ни с кем другим, после того, как я уйду. Если ты хочешь удержать демона, его придется запереть куда-нибудь, чтобы он не улетел.
Дедушка посмотрел вокруг и увидел пустой винный кувшин.
— Это подойдет? — спросил он.
Вдвоем им удалось выманить демона из сократова уха в кувшин. Вот в этот кувшин. — добавил я, поднимая сосуд, — в котором он остается по сей день. Конечно, — продолжал я, — демону не нравится ютиться в кувшине, и поэтому он не сказал ни единого слова деду, а после него — отцу. Но однажды, когда мне было
— Короче говоря, мы с демоном подружились; я знать ничего не знал о Сократе и обо всем, что с ним связано, а демону смертельно надоело торчать в кувшине в полном одиночестве. В результате он согласился говорить со мной — но больше ни с кем. И вот теперь мой отец умер, мы разделили между собой его имущество, и я взял себе демона. В конце концов, — добавил я, — он один стоит гораздо больше, чем все остальное вместе.
Последовала долгая уважительная пауза; затем кто-то сказал:
— Я понял, что кувшин волшебный, однако в чем его практическая ценность? Я хочу сказать, какой прок от ручного демона?
Я рассмеялся.
— Ты что, шутишь? — сказал я. — Настоящий живой демон? Демон Сократа? Демон, ответственный за всю мудрость самого мудрого из когда-либо живших?
— Ты прав, — согласился зевака. — На самом деле я как-то слышал, будто демон рассказывал Сократу, где искать клады.
Я энергично потряс головой; последнее, в чем я нуждался, это репутация искателя кладов. Не хватало еще, чтобы люди таскались за мной и били по голове всякий раз, когда мне вздумается выкопать ямку, чтобы посрать.
— Не говори ерунды, — сказал я. — Вот скажи, кто-нибудь когда-нибудь видел Сократа при деньгах? Нет, сокровища, которые демон помогал ему найти, куда ценнее простого серебра. В конце концов, — добавил я, — это афинский демон.
В ответ раздался дружный смех. О, конечно же, афиняне так же любят деньги, как и все остальные; боги свидетели, они разорили достаточно городов и продали в рабство достаточно детей в погоне за ними. Но спроси среднего афинянина, выбранного наугад на площади, что он ценит больше — серебро или мудрость, и когда он ответит — мудрость, существует довольно большая вероятность, что он не врет. Или по крайней мере думает, что не врет. Разумеется, то, что мы зовем любовью к мудрости, не более чем простое любопытство. Ты видел, как кот обнюхивает опрокинутый горшок, осторожно сует лапу внутрь, толкает, пытаясь его перекатить. Точно так же мы, афиняне, смотрим на весь мир; мы не можем оставить его в покое, мы беспрерывно осматриваем, обнюхиваем, обстукиваем и ощупываем его, пытаясь узнать, что же у него внутри. В этом наша главная сила и главная слабость, в этой вечной жажде нового, как сказал знаменитый Фукидид. Эту страсть нельзя назвать мудростью, пожалуй; лично я считаю, что мудрость — это умение вовремя остановиться, но ты можешь оценить, как все перепуталось.
— Этот демон, — спросил кто-то. — Ты можешь задавать ему вопросы?
— Конечно, — ответил я.
— Ладно, — продолжил этот человек. — Я спрошу тебя, ты спросишь демона, а потом скажешь мне, что он ответил.
Я покачал головой, напустив на себя вид богача, несклонного к сотрудничеству.
— С чего бы? — сказал я.
— Я тебе заплачу.
Я оскорбился.
— Отвали, — сказал я.
— Я заплачу тебе три обола.
— За три обола, — ответил я, — я бы не стал узнавать у демона цвет его кувшина.
— Ладно, — сказал человек. — Четыре.
— Катись в преисподнюю.
— Пять.
На мгновение я заколебался.
— Не пойдет.
— Хорошо, — сказал он. — Одна драхма. Целая драхма всего за один вопрос.
Я посмотрел на кувшин. Я покусал губы. Я нахмурился. Я опять посмотрел на кувшин.
—
— Серебряная драхма.
Я вздохнул.
— Ох, хорошо, — сказал я и протянул руку. — Ладно, что за вопрос?
Мужчина прочистил горло.
— Спроси демона, — сказал он, — будет ли мое новое деловое предприятие успешным.
Я глубоко вдохнул, закрыл глаза и прижал кувшин к левому уху. Я просидел без движения столько времени, что отсидел ноги, а левая рука у меня затекла.
— Ну? — спросил наконец мужчина.
— Заткнись, — отрезал я.
— Извини.
Когда я уже не мог больше выдерживать неудобство, я выпрямился, застонал (совершенно чистосердечно) и открыл глаза.
— Ты готов? — спросил я.
— Да.
— Ладно.
И я продекламировал:
Горе вые собачьей, горе орла железным когтям
Горе земле, где свинью предпочтут урожденному сыну!
О скорби своей сокрушайся тем больше, чем ближе закат
Узри, как откатится камень, оливы росток обнажив.
Последовало продолжительное молчание.
(Признай, Фризевт, ты впечатлен; звучит в точности, как прорицание оракула и притом совершенно ничего не значит. Точнее, это может означать, что угодно, в чем и заключается секрет успеха хорошего прорицателя. Позволь сознаться: я оказался способен на такое только потому, что мы с Эвтифроном часами сочиняли подобную ерунду, такая вот была у нас игра. У него получалось лучше; можешь сам оценить, насколько хорош он был).
— Поразительно, — сказал наконец мужчина. — Чтоб мне провалиться, откуда ты все это узнал?
Я пожал плечами.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказал я. — Ты, наверное, забыл, это не мои слова, а демона. Ты что-нибудь понял? По мне, так полнейшая чепуха.
— О нет, — сказал он и принялся объяснять. Собака, сказал он, это египетский бог Анубис, и указывает на долю в товариществе, продающим в Египет вино и покупающем там пшеницу, которую он собирается выкупить. Железные когти орла — это наконечники стрел (стальные наконечники; орел означает перья, перья означают оперение стрелы), а стрелы означают лучников, а лучники означают царя Персии, которого изображают в виде бегущего лучника на персидских монетах; Египет входит в Персидскую Империю; в итоге все это означает, что следует опасаться вмешательства персов в греческие торговые операции в Египте. Строка о свинье, заметил он, особенно великолепен; она относится к Иудее, жители которой не едят свинины и персидский наместник которой недавно казнил собственного сына за участие в заговоре — таким образом свинья выжила, а сын нет; свинью ему предпочли. Стало быть, на этом месте можно заключить, что оракул советует ему воздержаться от участия в предприятии, но далее он предлагает сокрушаться о скорби, а затем следует строка об оливе под камнем, а это следует толковать как рекомендацию отбросить сомнения и поступить наоборот, то есть принять участие в проекте.
— Это совершенно поразительно, — повторил он. — Благодарю тебя. Теперь я все понял!
Где-то два удара сердца я просто сидел и таращился на него, открыв рот. Я был ошеломлен. (Скажем, строку о свинье и сыне я вставил только для благозвучия: свинья по-гречески «», а сын — «». Я знать не знал, что в Иудее сидит персидский наместник).
— Видишь? — выдавил я из себя наконец. — Разве я не говорил тебе?
Под конец мне пришлось отказаться от денег и сбежать, чтобы найти где преклонить раскалывающуюся голову. За пару часов я заработал пятнадцать драхм, но это был тяжкий труд — я имею в виду не сочинительство, а необходимость выслушивать объяснения этих ослов, почему пророчество абсолютно верно.