Александра и Курт Сеит
Шрифт:
От неожиданности Шура даже дар речи потеряла. Многого она могла бы ожидать, но никак не этого.
– Я его поощряю?! – наконец изумленно выдавила она.
– А разве нет? – Валентина приподняла тонкие брови и холодно посмотрела на нее. – Учти, он тебе не пара. Ни титула, ни состояния.
– Но если он такой со всех сторон неподходящий, почему мы его принимаем? И папа с ним охотно беседует.
– Я не говорила, что он плохой человек или неподходящее знакомство, – немного сбавила тон Валентина. – Конечно, он из приличной семьи и учился вместе с нашим любимым
Так вот откуда он взялся! Шура мысленно обрадовалась разрешению этой маленькой головоломки – где она раньше видела Ивашкова и откуда его так хорошо знает отец. Ну конечно, она встречала его в Москве, среди друзей старшего брата, как и Сента. Но если с Сеитом их тогда познакомили, то Ивашкова она, наверное, видела мельком, вот и не запомнила.
Валентине она, конечно, всего этого говорить не стала, а просто ответила:
– Я его вовсе не поощряю!
– А со стороны кажется иначе, – строго сказала Валентина. – Допустим, я понимаю, что ты просто чересчур стараешься быть со всеми вежливой, но у посторонних людей может сложиться превратное впечатление о твоих чувствах. Учись быть вежливо-отстраненной. А если тебе так хочется с кем-нибудь пококетничать, лучше обрати внимание на Петра Бобринского.
– У него тоже нет состояния, – ехидно напомнила Шура, ощутив небывалый прилив самоуверенности. Она вдруг осознала, что если ее обвиняют во внимании к Ивашкову, значит, ее чувства к Сеиту остались незамеченными!
– Зато он граф и с большими родственными связями.
– Тина! – Шура внимательно посмотрела на старшую сестру, обдумывая пришедшую в голову неожиданную мысль. – Скажи, пожалуйста, это твоя собственная мысль, что мне стоит обратить внимание на графа Бобринского, или я чего-то не знаю?
Судя по тому, как Валентина покраснела, она угадала правильно. И хотя та, конечно же, не ответила на ее вопрос, а заявила «я не понимаю, о чем ты», теперь она была почти уверена, что это мамина идея.
Шура пообещала подумать о Петре Бобринском и поспешила сбежать в свою комнату от дальнейших нотаций. Какое счастье, что она не поддалась искушению и не рассказала Валентине о своих чувствах к Сеиту, а главное – о том, что между ними произошло в Москве! Если такая буря поднялась из-за того, что она всего лишь пару раз потанцевала с Ивашковым, страшно представить, что было бы, знай Валентина об ее истинных чувствах. Тем более, если мама уже нашла ей жениха.
Успокаивало, впрочем, то, что Петр не проявляет к ней особого интереса. И папа никаких намеков не делал. Да, точно, надо будет с отцом поговорить! Спросить его, правильно ли она догадалась. Он не станет скрывать от нее правду и – Шура была в этом уверена – не станет ее неволить.
Глава 5
Русский Робин Гуд
На небольшом возвышении стояла молодая женщина в строгом черном платье и кружевной шали на плечах. Испанский гребень в черных волосах придавал ее внешности что-то нерусское, экзотическое.
Тонкая, высокая, стройная, с гордым поворотом головы, она стояла, словно королева, с сознанием своего женского обаяния и с величавой уверенностью художницы, знающей себе цену. Ее звучный голос разносился над зрителями, а глаза были устремлены куда-то вдаль, словно она видела нечто, недоступное взорам простых смертных.
Я чувствовала смутный страхПред этой девушкой воспетой.Играли на ее плечахЛучи скудеющего света.И как могла я ей проститьВосторг твоей хвалы влюбленной…Смотри, ей весело грустить,Такой нарядно обнаженной.Слушатели восторженно зааплодировали. Шура присоединилась к ним и с искренним восхищением спросила Таню:
– Кто это?
Та лукаво посмотрела на нее.
– Неужели ты не знаешь русскую Сафо? Это Анна Ахматова.
Об Ахматовой Шура, конечно, слышала, и немало, а главное – и сама читала ее сборник «Четки». Втайне от мамы, разумеется, – та не одобряла современную поэзию и тем более поэтесс.
– Какая она молодая! – Шура понимала, что ее восклицание звучит глупо, но ей и правда всегда казалось, что все настоящие серьезные поэты либо уже умерли, либо старые-престарые. А тут женщина лишь немного старше нее.
Она восхищенно взглянула на уже сошедшую с возвышения Ахматову, которую сразу окружили многочисленные поклонники ее таланта, среди которых узнала и Фанни Фельдман. На сей раз в выразительном лице Фанни не было ни насмешливости, ни нахальности, она смотрела на поэтессу как на богиню и, кажется, внимала каждому ее слову.
Шура приветливо улыбнулась, но Фанни, похоже, ее даже не заметила, настолько была поглощена Ахматовой, все с той же царственной снисходительностью говорившей кому-то из окруживших ее молодых людей:
– Онегинская строфа перекрыла развитие русской поэмы на многие десятилетия. В художественном пространстве от Пушкина до нынешнего времени на его уровень поднялась лишь поэма Некрасова «Мороз Красный Нос», с тем чтобы вновь отпустить жанр в безвременье. Интонация «Онегина» была смертельна для русской поэмы. Начиная с «Бала» Баратынского до «Возмездия» Блока, «Онегин» систематически губил русскую поэму (хороша только доонегинская). Потому и прекрасен «Мороз Красный Нос», что там «Онегин» и не ночевал…
Шура замерла, пытаясь дослушать речь Ахматовой о поэмах, заглушаемую общим гомоном. Ах, сюда бы папу! Разве сравнятся их простенькие беседы в Кисловодском литературном кружке со здешними интеллектуальными разговорами?..
Как жаль, что он не смог пойти! Последние дни он несколько нехорошо себя чувствовал – вроде бы ничего особенного, но врач решительно рекомендовал постельный режим. Пришлось даже отменить несколько визитов, ведь девушки не могут ездить одни, а их тетя, Надежда Васильевна, еще не вернулась из Москвы.