Алексей Косыгин. «Второй» среди «первых», «первый» среди «вторых»
Шрифт:
В самом конце выступления Косыгин суммировал:
— Жизнь требует поднять народнохозяйственное планирование на более высокий уровень. Нужно уделить большее внимание разработке качественных показателей народнохозяйственных планов. При составлении перспективных народнохозяйственных планов необходимо также разрабатывать проектировки по государственному бюджету и по балансам денежных доходов и расходов.
Необходимость постоянного совершенствования методов планирования диктуется объективно действующим законом планомерного (пропорционального) развития народного хозяйства нашей страны. («Аплодисменты».) [323]
323
ХХ съезд КПСС. Т. 2. С. 231–240.
По сути, своим монологом Алексей Николаевич в пух и прах разнес работу всего Госплана… Это подразумевало одно — последние годы страна развивалась без
Выступление Алексея Николаевича отметили и оценили: «По пятому пятилетнему плану не был утвержден подробно разработанный план по годам и отраслям промышленности, что отрицательно сказалось на ведении народного хозяйства, о чем справедливо говорил с этой трибуны товарищ Косыгин» [324] .
324
Там же. С. 252.
Инициатива, как говорится, «наказуема»: в ходе съезда Алексей Николаевич был избран не только членом Центрального комитета КПСС, но и в состав комиссии по рассмотрению поправок и дополнений к проекту «директив XX съезда КПСС по шестому пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1956–1960 годы» [325] . В сущности, правильно: столько, сколько знал он о советской экономике, не знали ни Н. А. Булганин, занявший пост председателя Совета министров Советского Союза, ни сам Н. С. Хрущев, который был первым секретарем ЦК КПСС. Косыгин был, и оставался, хозяйственником-практиком, а не экономистом-теоретиком, без конца, к месту или не к месту, цитирующим «Капитал» Маркса, но мало имеющим представления о конкретных, а не «в общем и целом» проблемах национального хозяйства, его отдельных отраслей и даже отдельных предприятий. Но и у самого Косыгина не было ни одной теоретической или обобщающей работы, в которой суммировался бы опыт его деятельности в той или иной хозяйственной отрасли или во всем национальном хозяйственном комплексе.
325
ХХ съезд КПСС. Т. 2. С. 393.
Был Алексей Николаевич и на том самом знаменитом «закрытом» совещании 25 февраля, на котором Н. С. Хрущев выступил с докладом «О культе личности и его последствиях»…
…Фотограф съезда запечатлел для истории один из дней съезда: Хрущев на трибуне, выступая, как всегда, эмоционален и экстравагантен. А в самом верхнем ряду президиума, в правом углу одинокая фигура Алексея Николаевича, как всегда — немного грустного и углубленного в свои мысли. О чем думал? О четырнадцати годах, проведенных «рядом со Сталиным»? О Жданове? О «Ленинградском деле»? О том, что ждало его и семью, окажись он сам в жерновах репрессий? О многом из того, что произнес на съезде Хрущев, Косыгин знал. Но никогда после февраля 1956-го Алексей Николаевич не давал никаких публичных оценок ни самому съезду, ни выступлению Хрущева, ни его докладу; никогда не делился своим отношением к тем фактам, которые прозвучали в докладе о «культе личности». Никогда…
18 сентября 1956 года умер отец Алексея Николаевича… Ему казалось — все перевернулось… Весной Николаю Ильичу исполнилось 87 лет, но ничто не предвещало ухода из жизни… Последний раз они встречались летом 1955-го, в память о той встрече осталась их совместная фотография, сделанная в Архангельском (под Москвой): отец и сын, полулежа в высокой траве, улыбающиеся и счастливые самой жизнью.
Косыгина-старшего похоронили на Смоленском православном кладбище Ленинграда, там же вечным сном спали его жена, отец, сестры… Стоя у свежего могильного холма, Алексей Николаевич вспоминал прошедшие годы. Отец после смерти матери старался сделать все, чтобы «вывести сыновей в люди»: деньги за учебу в училище, которые отец мог бы потратить на себя, но счел правильным «вложиться» в сыновей; голодные первые послереволюционные годы; служба в Красной армии и письма к отцу, в которых Алексей «забрасывал» Николая Ильича вопросами о том, что ему делать после мобилизации, чему посвятить свою жизнь. Вспоминал Косыгин-младший, насколько бесценна была помощь отца в 1920-е и 1930-е годы, когда заработок Косыгина-старшего помог ему — ученику техникума, а затем и студенту института, — когда с финансами было очень туго. Не забыл Алексей Николаевич и письма отца, приходившие в Новосибирск в 1920-е, когда Алексей Николаевич трудился на «ниве» кооперации, и из Новосибирска в 1940-е годы, когда Николай Ильич — вместе с дочерью Маней, с невесткой и внучкой — находился там в эвакуации, в гостеприимном доме тещи Алексея Николаевича. В каждом отцовском письме звучали тревога за сына, переживание за страну, ожидание победы в войне. Все письма от Алексея и Павла отец аккуратно укладывал в коробку и сберегал. После похорон письма эти отдала Алексею Николаевичу сестра Маня. Всю ночь Косыгин читал и перечитывал их, вспоминая, когда и где он писал их и что осталось за строками посланий к отцу.
…Как только появилась возможность — в 1945-м, — отец Алексея Николаевича вернулся из эвакуации обратно в Ленинград, на свою старую квартиру, и там прожил последние одиннадцать лет своей
После похорон сестра Алексея Николаевича Маня перебралась в Москву и остаток жизни прожила в семье брата…
…В конце 1950-х годов ушел из жизни и старший брат Алексея Николаевича Павел… Конечно, таких высот, как его младший брат, он не достиг, но жизнь прожил честно…
Навалившееся горе Косыгин попытался «заглушить» работой, а последней было хоть отбавляй.
И не только работы. В июне 1957 года разразился очередной политический кризис в верхах власти — попытка смещения Никиты Сергеевича Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС. Противостояли ему все те же «московские» — Г. М. Маленков, В. М. Молотов, Л. М. Каганович и, как говорилось в те годы, «человек с самой длинной в СССР фамилией»: «…и примкнувший к ним Шепилов». «Примкнул», правда, не только Д. Т. Шепилов, но еще и М. Г. Первухин, и М. З. Сабуров. Последних двух Косыгин хорошо знал по работе в Совете по эвакуации и был очень удивлен их позиции. Хрущева «московские» невзлюбили давно, еще в конце 1940-х — начале 1950-х годов, когда он, «проштрафившись» в глазах Сталина за просчеты на фронте в 1941–1942 годах, смог в первые послевоенные годы вновь завоевать авторитет у генерального секретаря. Не приняли «московские» — впрочем, не только они — и хрущевское выступление на ХХ съезде. Хрущева, правда только за его спиной, осуждали, считая, что он сам не меньше виноват в репрессиях и выступил с осуждением Сталина только для того, чтобы повысить собственный авторитет. Косыгин старался воздерживаться и от споров, и от оценок как Сталина, так и Хрущева. И на протяжении всех лет «хрущевского правления» не проявлял — открыто — ни недовольства, ни критики действий первого секретаря Центрального комитета партии. Оставаясь верным своим принципам, не высказывался, до поры до времени, ни по вопросам разделения, ни по вопросам совмещения партийных и государственных постов. Хотя, думается, понимал, что первое может привести к появлению «оппозиции и внутрипартийному противостоянию и борьбе за власть», а второе — к появлению нового «культа».
Что и случилось в итоге.
18 июня 1957 года на заседании Президиума ЦК КПСС за смещение Н. С. Хрущева с поста первого лица партии высказались В. М. Молотов, Г. М. Маленков, Л. М. Каганович, К. Е. Ворошилов, Н. А. Булганин. Поддержали Хрущева — с некоторыми оговорками — А. И. Микоян, М. А. Суслов, А. И. Кириченко. Без оговорок Хрущева поддержал… сам Хрущев. Спасли ситуацию кандидаты в члены Президиума ЦК Л. И. Брежнев, Г. К. Жуков, Н. А. Мухитдинов, Е. А. Фурцева, Н. М. Шверник. Несмотря на то что у них было право лишь «совещательного голоса», они настояли на рассмотрении этого вопроса на пленуме ЦК КПСС; в противном случае благодаря антихрущевскому большинству здесь же, на президиуме, могло быть принято решение сместить Никиту Сергеевича и пересмотреть состав Секретариата ЦК.
Судьба Никиты Сергеевича висела на волоске, поскольку собрать летом, во время отпусков, пленум ЦК КПСС казалось просто нереальным. Вмешались руководители КГБ и Министерства обороны — И. А. Серов и Г. К. Жуков. На военно-транспортных самолетах в Москву срочно доставляли из отпусков членов и кандидатов в члены Президиума ЦК КПСС, совминовское руководство. Прибыл в столицу таким же образом и сам Косыгин, и Фрол Романович Козлов, один из самых влиятельных людей в ЦК, поддерживающий Хрущева. На пленуме развернулась не просто дискуссия, а настоящее противостояние между двумя группировками; звучали взаимные обвинения — и в участии в репрессиях, и в попытках фракционным путем сместить высшее руководство партии и страны и сорвать реорганизацию управления национальным хозяйством страны, и в выступлениях против освоения целины, против нормализации отношений с такими странами, как Югославия и Япония, и прочее, прочее, прочее. Вспомнили все «грехи московской группы»… [326] «Московские» чувствовали, что остаются в меньшинстве, да и ХХ съезд нанес сокрушительный удар по их авторитету, по их позиции в партии, поскольку практически все они — «старая сталинская гвардия», не желающая, как Хрущев, «мимикрировать» в соответствии с изменяющейся общественной обстановкой.
326
См.: Молотов, Маленков, Каганович, 1957: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 1998.
А. Н. Косыгин поддержал Никиту Сергеевича, справедливо считая, что выступления этой группы — шаг назад в эволюции и партии, и страны в целом, в этом он с Хрущевым был един во мнениях, помня о «Ленинградском деле». Но это была не месть, подобного термина не было в лексиконе Косыгина. Однако и особой активности он не проявлял, понимая, что и без тривиальной борьбы за власть здесь дело не обошлось.
Поддержал Алексей Николаевич и те меры наказания, которые были предложены для «провинившихся». Косыгин никогда не соглашался с самой постановкой определения — «антипартийная группа», которое шло с 1930-х годов, со времен репрессий… Не был он кровожадным, не стремился мстить «московским», попортившим ему много крови… Но забыть и простить гибель своих коллег тоже не мог…