Алексей Михайлович
Шрифт:
— И поборы те не в казну государеву, а в карманы приспешников!…
— Верно! Головы эти прямо себе в карманы кладут! Видели!
— И бояре ближние только до царя заслон. Всем людишкам злые вороги. Матюшкин этот…
— Тсс! Стрельцы!
Дьяк поспешно юркнул в толпу, бросив наземь лист, а в ту же минуту в толпу врезался отряд стрельцов с приставом в голове, который, нещадно колотя палкою направо
и налево, хрипло кричал:
— Расходитесь вы, голь кабацкая! Виселиц на вас
— Пожди, будет тебе ужо, толстобрюхий! — ворчали те, которым попало от него палкою, и лениво шли в сторону.
Князь въехал во двор, спешился и прошел в свою половину. Скинув кафтан, он остался в однорядке поверх шелковой зеленой рубашки и стал крупными шагами ходить по горнице.
На душе его было тяжело и смутно.
Вдруг он остановился и, побледнев, нахмурился.
В дверях его горницы появилась Дарья Васильевна, его молодая жена. На лице ее, пока еще не раскрашенном, выражалась тихая печаль.
— Чего тебе? — спросил отрывисто Терентий.
Дарья сделала к нему шаг и заговорила прерывающимся голосом.
— Терентий Михайлович, свет батюшка, вымолви хоть слове, чем я провинилась пред тобою. Не бьешь, не голубишь, не бранишь, ни слова ласкового. Коли не мила тебе более, не мучь, скажи свое слово, отправь в монастырь, заточусь я там и дни скоротаю, а то ныне и на людях срам. Иду наверх, государыни спрашивают, иные прочие мужьями похваляются, а я и слова сказать не могу.
Голос ее поднимался все выше и выше и обратился в жалобный вой. Она подошла ближе к князю и протягивала к нему свои руки.
— Что мне делать, сиротинке, скажи сам, господин! Убей лучше, но не мучай так!
Князь устало махнул рукой.
— Не вой! — сказал он резко. — Надо будет в монастырь услать — ушлю, а теперь не докучай мне! иди!
Глаза его грозно сверкнули. Дарья Васильевна покорно склонила голову и пошла прочь, но недобрым огнем вспыхнули и ее глаза.
«Хорошо, — подумала она, — знаю я твои дела скаредные. Проведают про них и иные кто!»
Попытка примирения не удалась княгине, и из послушной, покорливой жены она сделалась врагом заклятым. Кровь Голицыных сказывалась.
А князь схватился руками за голову и даже застонал.
Ах, когда увидал он Морозову и полюбил ее, знал тогда он, что с ним делается. На душе его было темно и мрачно, но знал он, что любви ради он на все пойдет, хоть на душегубство.
А теперь? Нет любви к боярыне. Вместо нее какая-то радость, какой-то трепет. Как сиянием окружен лик боярыни, когда он ее видит: словно с образа глядит угодница, когда она на него смотрит, и нельзя не думать о ней, но и любить нельзя. Помнит он, как она чумных подымала, и что же? Не коснулась ее злая
Теперь у нее и протопоп-прозорливец, свят человек, и Меланья, сестра ее по Христу, и Киприан юродивый. Все славят Бога и клянут никонианцев, и он тут же с ними.
Во что верить? Чему кланяться? Царь ли и патриарх согрешили против Бога? И в то же время ему приходили на ум горячие речи Аввакума, его страданья…
Чего ради?
Говорят, антихрист идет; близок последний час, а Никон его окаянный предтеча. Ежели правда так?
Чем излечить душу, кому открыть наболевшее сердце с его язвами?…
И вдруг лицо его просветлело и успокоилось. Он захлопал в ладоши и явившемуся отроку отрывисто приказал:
— Коня!
И тотчас стал торопливо сбираться в дорогу, забыв о еде.
Ради спасенья души своей! Чего же о еде думать-то?…
Ему вспомнилось строгое подвижническое лицо его деда, князя Терентия, в монашестве Ферапонта.
Вот кто решит его сомнения!
И он, выйдя на двор, вскочил на коня и погнал его к Николе Угрешскому.
Вдруг конь его шарахнулся в сторону.
Подняв руки и загородив дорогу, перед ним стоял юродивый Киприан. Рыжие лохматые волосы его торчали копною, сермяжная рубаха спускалась до пят, на косматой груди сквозь дыры рубахи виднелись вериги.
Князь осадил лошадь.
VIII У МОРОЗОВОЙ
Юродивый опустил руки и хрипло засмеялся.
— Божьего человека, княже, — и испугался! Стыд тебе.
— Прости, Бога для, — ответил князь и хотел снова тронуть коня, но юродивый затряс головою.
— Не, не, княже! Нельзя! Такой сумный, такой гневный, куда тебе ехать, как не до нашей матушки? К ней поезжай! Мир у нее, благодать у нее; наш отец провидец, страстотерпец, у нее, а ты куда задумал? К никонианцам! Тьфу!…
Князь вздрогнул. Откуда этот юродивый мог знать его мысли? Легкая улыбка прошла по его губам. Он сказал:
— Ну, пусти, Киприан, я к ней поеду!
— Что дело, то дело, с Богом! Душу очистишь; Христа спасешь; берегись никонианцев! Тьмы они порождение, сатанинская блевотина. Ну, с Богом!
Князь тронул коня. Киприан медленно пошел дальше, крича во весь голос:
— Берегитесь, православные! Антихрист пришел! Сломлены заветные печати, и гром на всех никонианцев.
Князь ехал и думал: «Поговорю с ними. Тоже умные люди. Просветят и рассеют тьму мою, а так жить нельзя», — и снова лицо его омрачилось, и он понурил голову. Есть люди, которые вечно, хотя и смутно, ищут правды и, найдя хоть призрак ее, готовы положить за нее головы. Таковы сектанты. К таким натурам принадлежал и князь Терентий.