Алгебраист

Бэнкс Иэн М.

Что еще? Она думала было сказать ему все это, бросить ему в лицо обвинения, восстановить все в памяти, слушать, как он будет беситься, или умолять о пощаде, или кричать на нее. Она много репетировала эту сцену, не раз обдумывала ее, снова и снова проигрывала ее в голове за прошедшие годы, десятилетия, века, играла за него и за себя, пыталась представить, что он ей ответит, как будет пытаться объяснить случившееся, как будет говорить, что она сошла с ума или ошибается.

Наконец Тайнс наскучило все это. Она уже слышала это

прежде. Больше говорить было не о чем.

Она убивала человека на основании косвенных улик, на основании собственных подозрений. Она должна была дать ему возможность оправдаться. По крайней мере, сообщить ему о том, что сейчас произойдет.

Но, с другой стороны, зачем?

Холодное сияние пустыни и безмерная непроницаемость темных обломков корабля устремились им навстречу.

— Черт побери! Тай!..

Сал мог попробовать катапультироваться (это была единственная система, которую она не могла отключить со своей панели), но Тайнс, чтобы не дать ему этого шанса, на подлете перевернула катер вверх дном.

В конце всего-то и потребовалось, что резко потянуть штурвал.

Катер на скорости в половину звуковой врезался в борт корабля в десяти метрах над пустыней.

ЭПИЛОГ

В высоких широтах Северного тропического нагорья планеты-луны Глантин системы Юлюбиса встречается птица, которую за ее крик называют чиво-тебе-чиво.

Птичка эта перелетная, то есть не обитает в данной области, а лишь пролетает через нее. Чиво-тебе-чиво, направляясь на север, пролетает через эти широты ранней весной.

Дело шло к полудню, в воздухе стояла прохлада. Наскерон половиной своего лика проливал на мягкие тени дня свой красновато-коричневый свет. Прежде здесь можно было видеть небесные зеркала, повернутые в ту или иную сторону, — они доставляли нам солнечный свет, даже когда Наскерон заполнял почти весь небосклон. Но во время войны многие из этих аппаратов были уничтожены, так что наша планета-луна в буквальном смысле стала мрачнее, чем прежде, и до установки новых зеркал вернулась в свое естественное состояние.

Я работал на старом декоративном пастбище — продирался, кипя от негодования, сквозь заросли сорной травы чульвы, которая теперь почти задушила и скрыла из виду пруд; я пытался сообразить, что мне делать с сорняком и озерцом (потому что оба они на свой лад очень милые), когда отчетливо услышал крик этой самой птички. Я остановился и прислушался.

«Чиво-тебе-чиво-тебе-чиво!» — пела птичка. Я медленно повернулся, пытаясь разглядеть ее в кронах ближайших деревьев.

Пока я искал птичку — так и не найдя ее, — на высокой тропинке, ведущей к ручью и внешней стене, выходящей чуть поодаль на склон, на котором стоят руины древнего храма релидов, показалась чья-то фигура.

Я присмотрелся внимательнее, дал увеличение и попытался отфильтровать мешающее воздействие ветвей

и кустарников, потому что фигура эта была очень похожа на наблюдателя Таака, которого столько времени не было с нами. («С нами» — всегда я оговариваюсь, и сколько боли это причиняет! Никаких «нас» уже больше нет, одни только наводящие печаль забытые вещи в заброшенном доме.) Фигура исчезла за густыми зарослями, хотя и должна была вскоре возникнуть опять, если человек продолжал свой путь по тропе.

Я задумался. Теперь мне казалось, что тот, кого я видел на тропинке, был постарше того господина, о котором я всегда с удовольствием думал как о молодом хозяине. Он был сутуловат, чего никак не скажешь о наблюдателе Тааке, довольно худ и к тому же шел словно после недавней травмы. По крайней мере, так мне показалось. Не стану заявлять, что я эксперт в таких делах. В конце концов, я всего лишь скромный садовник. Правда, главный садовник, но все же, надеюсь, скромный.

Фигура и в самом деле появилась опять, хотя и не там, где я предполагал. Кто уж это был, не знаю, но человек свернул с тропинки и теперь двигался почти прямо на меня. Он поднял руку. Я поднял лопату и помахал в ответ. Нет, это все же был наблюдатель Таак! Или — как ни посмотри — кто-то, кто из кожи вон лез, чтобы казаться его постаревшим подобием.

Я выбрался из пруда, стряхнул с пары ног стебли чульвы и вскарабкался на тропинку, чтобы поздороваться с ним.

— Молодой хозяин? — сказал я, роняя совок, грабли и лопату и стряхивая с рук землю и стебли сорняка.

Человек широко улыбнулся.

— ГС, это вы.

Одет он был небрежно, во что-то длинное и свободное: наблюдатели никогда так не одевались.

— Это все же вы, наблюдатель Таак! А мы уж думали худшее! Ну, по крайней мере, вы живы — и то хорошо!

Признаюсь — я сложился, присел на все восемь, уперся взглядом в гравий тропинки, чувства нахлынули на меня.

Он присел передо мной:

— Никогда не знаешь, что перед тобой, правда, ГС?

— Извините, сэр?

— ГС, скажите, вы, случайно, не ИР?

Я посмотрел на него:

— Эмоции? Верно? Я должен был знать, что в один прекрасный день они меня выдадут.

Он улыбнулся:

— Ваша тайна в безопасности.

— Может, на какое-то время.

— Терпение, ГС.

— Вы хотите сказать, что-то может перемениться? Или что мне следует ждать смерти? Умираем мы в мучениях. Иного нам не позволяется.

Он улыбнулся неторопливой мучительной улыбкой:

— Перемены грядут, ГС.

— Вы так думаете?

— О да. Сейчас многое меняется.

— Кое-какие слухи до меня доходят. Говорят, что на Наскероне обнаружился портал червоточины?

Я посмотрел на огромную планету, которая словно нависала над нами; громадные реки газа на ней (кремово-коричневые, желтые, белые, пурпурные и красные) продолжали свой вечный круговорот.