Алгоритм смерти
Шрифт:
— Я хочу домой. Где моя мама? — жалобно всхлипнул Роберт.
— Не сомневаюсь, она уже идет сюда, — заверила его Лавелва.
— Я хочу в туалет, — сказала Линда.
— Пописать или другое? — спросила Лавелва.
— Все сразу, — ответила девочка.
— Ну хорошо, — сказала Лавелва. — Еще кто-нибудь хочет в туалет?
Поднялось несколько рук.
— Я отведу вас туда, — туалет находился в дальнем конце комнаты, — но всем нужно будет идти на цыпочках.
— Я не буду ходить на цыпочках, — сказал Ларри. — Цыпочки — это для малышей.
Лавелва работала воспитателем в детской комнате на втором этаже. Ее заботам были поручены семнадцать непослушных детей, троим из которых не было еще и восьми лет. И это был ее первый рабочий
Лавелва точно не знала, что происходит. Она была прикована к детской комнате, просторному помещению, заваленному поломанными игрушками и описанными куклами, расположенному на втором этаже. Примерно с час назад Лавелва услышала выстрелы — громкие резкие хлопки, отразившиеся гулкими отголосками от стен, углов и закутков огромного комплекса, очень страшные, — и сразу же отвела всех детей в заднюю часть комнаты и приказала лечь на пол. Подойдя к двери, она увидела, что плотный людской поток по коридору иссяк в считаные минуты. Люди бежали словно сумасшедшие с криками: «Там стреляют, там стреляют, у них пулеметы!» Лавелва поняла, что ей ни за что не удастся провести семнадцать детей в такой толпе, что малышей оторвут от нее, собьют с ног, может быть, даже затопчут. Куда подевалась ее начальница? Миссис Уотни, заведующая детской комнатой, не отвечала на звонки и на текстовые сообщения. Быть может, она тоже выбежала из торгового центра? Лавелва попробовала позвонить матери, но не смогла дозвониться. Тогда она позвонила своему брату Ралфи, хотя тот предупреждал, чтобы она никогда не беспокоила его, когда он работает. Неважно, она все равно не смогла дозвониться. Лавелва позвонила по 911. Никто ей не ответил. Она осталась совершенно одна.
Лавелва сразу же поняла две вещи: во-первых, будет гораздо лучше, если она останется с детьми здесь до тех пор, пока не придет какой-нибудь представитель власти, полицейский, пожарный, кто угодно, и не даст ей инструкции, и во-вторых, что, если здесь разгуливают вооруженные люди, ей самой тоже нужно вооружиться. Жизнь в ее вселенной, ограниченной центром Миннеаполиса между Двадцать восьмой улицей и Вашингтон-авеню, была жестокая, и вся молодежь носила при себе оружие. Лавелва не раз видела молодых парней, лежащих посреди улицы в луже крови, с остекленевшим взглядом. Таким был ее мир. Другого она не знала. Газеты непрестанно болтали о том, какая же это трагедия, однако такие слова как «трагедия» мало что значили для Лавелвы; у нее был более чем практичный склад ума, и она привыкла разбираться с тем, что есть, вместо того, чтобы мечтать о том, что могло бы быть.
Сгрудив детей в задней части комнаты, Лавелва отправила Линду в туалет. Сюзанна, Минди, Джессика и Марша тоже попросились в туалет. На самом деле попросились все девочки.
— Все идут по очереди. Никто не толкается. Выстраивайтесь друг за дружкой. Порадуйте мисс Лавелву, — распорядилась Лавелва, понимая, что инертные белые девочки постараются сделать именно так.
Разумеется, сама она не могла пойти вместе с ними; по правилам, воспитательница детской комнаты не имела права оставаться в туалете наедине с ребенком любого пола. Но, возможно, в такой день, как сегодня, правила можно было выкинуть в окно. И все же лучше их соблюдать, что бы ни происходило снаружи. Здесь, в детской комнате торгового центра «Америка», все правила будут четко выполняться.
Ну, все, кроме одного.
Лавелва обратилась к мальчикам:
— А вы выстройтесь вдоль стены. Мы все равно будем играть в игру, прятаться от чудовищ. Вы ляжете на пол и будете вести себя тихо. И чудовища вас не заметят. Игра будет долгой, так что лучше к ней привыкнуть. Я не хочу, чтобы кто-то хныкал или жаловался. Сегодня вы все — храбрые мальчики, вы меня слышите?
Мальчишки закивали. Рыжеволосый, «ЧАРЛЬЗ 15–17», спросил:
— А что такое храбрые?
— Ну, это как большие взрослые футболисты. Которые ничего не боятся.
— Мне страшно, — сказал Чарльз. — Сейчас это совсем другое.
— Да, ты прав, — согласилась Лавелва. — Совсем другое. Но, Чарльз, ты такой озорной, что я хочу назначить тебя вожаком, хорошо? Ты будешь самым храбрым.
— Да, мисс Лавелва, — сказал Чарльз.
Обернувшись, Лавелва подошла к своему столу — точнее, просто к столу, поскольку он лишь находился в комнате и не принадлежал никому из воспитателей. Она не увидела ничего такого, что можно было бы превратить в опасное оружие: ни ножа для бумаги, ни пилки, ни ножниц — ничего. Здесь не было даже линейки. Очевидно, поскольку вокруг крутились такие озорные сорванцы, комната была предусмотрительно освобождена от всех опасных предметов.
И тут взгляд Лавелвы упал на журнал дежурств, перекидную тетрадку, вставленную в скоросшиватель с тремя кольцами. Открыв скоросшиватель, она увидела, что вдоль корешка проходит стальная или, по крайней мере, просто металлическая пластинка. Раскрыв кольца, вытряхнула листы бумаги, затем сделала усилие и вырвала пластинку из корешка. Скоросшиватель оказался полностью изуродован, картонный корешок развалился, но зато у Лавелвы в руках остались одиннадцать дюймов острой стали, хотя и с ненужными довесками в виде трех колец. Захлопнув кольца, Лавелва засунула стальную полоску сзади за пояс джинсов. Затем она снова повернулась к мальчикам.
«ЧАРЛЬЗ 15–17» стоял, указывая в коридор.
— Я вижу чудовище, — сказал я.
Лавелва обернулась и сквозь стекло, отделяющее детскую комнату от коридора, увидела силуэт вооруженного мужчины.
Их было шестеро, но миссис Ренфелс, управляющая, совсем сломалась. Все шестеро женщины, все перепуганы насмерть, за исключением Молли, которая беспокоилась не столько за себя, сколько за мать и сестру Салли. Даже бойкая продавщица Роза притихла, охваченная страхом.
— Сейчас ты все равно не сможешь выяснить, что с ними, — сказал Рей Молли. — Сначала ты должна подумать о Молли. Полностью сосредоточиться на том, чтобы сохранять спокойствие и ждать. Только так ты сможешь победить.
Ни о каком уединении не шло и речи; все они втиснулись в крохотную кладовку в глубине магазина, устроившись под манекенами и коробками с бюстгальтерами, пеньюарами и всеми прочими предметами женского нижнего белья, созданными для возбуждения воображения мужчин, которые теперь казались совершенно чуждыми в этом мире.
— Я должна знать, — упрямо произнесла Молли, стараясь унять тревогу.
Салли в свои пятнадцать была невозможно хорошенькая, с умными живыми глазами, стройным девичьим телом и изяществом, еще только переходящим в женское обаяние, а мать по-прежнему оставалась уверенной и решительной, хотя она еще не до конца привыкла к американскому образу жизни. Молли было плохо при мысли о том, что двое самых уязвимых членов ее семьи оказались в смертельной опасности. Когда она в последний раз разговаривала с матерью и сестрой по сотовому, те находились на первом этаже, как раз там, где боевики окружили заложников. Но если им посчастливилось оказаться у внешнего периметра, может быть, им удалось прорваться к выходу? Молли изнывала от желания позвонить родным, но она с ужасом думала, что они могут сейчас сидеть в толпе заложников, про которую говорил Рей, и телефонный звонок привлечет к ним ненужное внимание.
— Как мне хочется выключить эту проклятую музыку, — пробормотала жена Милта. — Если я услышу «Рождественские колокольчики» еще хоть раз, меня стошнит!
— Только не на меня, пожалуйста, — поспешно сказала блондинка, которая, судя по всему, считала себя красавицей.
— Почему все это происходит? — простонала миссис Ренфелс. Это были ее первые слова с начала кризиса.
— Это все потому, что после одиннадцатого сентября надо было сбросить на них атомную бомбу, — заявила жаркая блондинка, несомненно, привыкшая по поводу и без высказывать собственное мнение и своей красотой подавлять на корню возможные возражения. — Если бы мы сожгли их всех дотла, ничего этого не было бы.