Алгоритм смерти
Шрифт:
— Готов, сэр, — подтвердил Ренфроу.
Трудно было сказать, кто умер первым — миссис Голдбайн от инфаркта или мистер Граффик от ранения в спину. Определенно, смерть 67-летней женщины получилась гораздо более шумной. Несчастная схватила себя за грудь и захрипела, время от времени кашляя. Сидевшая рядом девушка, эмигрантка из Сомали, работавшая официанткой в ресторане торгового центра, взяла ее за руку, стараясь успокоить. Лицо миссис Голдбайн стало пепельно-серым. Поднявшись с пола, официантка в отчаянии подняла руку, привлекая внимание одного из боевиков. Тот начал проталкиваться сквозь толпу со знакомой заносчивостью вооруженного человека среди безоружных.
— Этой женщине очень плохо, — сказала ему официантка по-сомалийски.
— Ей
— Она умрет, — настаивала девушка.
— Значит, так определил Аллах, сестра. Не связывайся ты с этими белыми дьяволами. Все они умрут рано или поздно. А если будешь со мной ласкова, может быть, я избавлю тебя от смерти.
— Ступай к такой-то матери! — ответила девушка по-английски.
Рассмеявшись, парень направился прочь.
— Что он сказал, что он сказал? — захотели знать сидевшие поблизости заложники.
Девушка решила не передавать им слова боевика.
— Он говорит, что ему все равно. Он мнит себя господом богом. Скоро ему придется разочароваться.
Склонившись над миссис Голдбайн, она увидела, что все уже кончено. Несчастная умерла.
В другой части толпы мистер Граффик лежал на руках у своей жены. Он принял на себя пулю, которая предназначалась ей. Пуля попала в нижнюю часть спины и вначале не вызвала сильного кровотечения и даже не причинила особой боли. Пошатнувшись, мистер Граффик продолжал подталкивать жену перед собой в безумной толчее по направлению к центральной части комплекса не потому, что там было спасение. Спасения не было нигде. Но закон наименьшего сопротивления погнал этот поток внутрь.
Мистер Граффик лежал на спине, устремив взгляд на расположенные на высоте четвертого этажа окна в потолке в форме Великих озер. Он не был человеком религиозным, ибо ежедневные восемьсот миль в кабине магистрального грузовика не располагают к духовной стороне жизни; при том он никогда не задерживался в одном месте настолько долго, чтобы у него возникала мысль пойти в церковь. Если мистер Граффик и поклонялся кому-то, то своей богине — жене.
— Не сдавайся, — возбужденно прошептал он.
Он знал, что такое война, не понаслышке: 1-я дивизия морской пехоты, Вьетнам, 1965–1966 годы, медали «Пурпурное сердце» и «Серебряная звезда».
— Джерри, — постаралась успокоить его жена, — просто лежи спокойно.
— Милая, послушай. Эти ублюдки ни в коем случае не должны увидеть твои слезы. Не дай им… Не дай им никакого удовлетворения. Когда я умру, сохрани каменное лицо и ничего не показывай. Помнишь, как меня застукали в борделе в Огайо? Ты тогда со мной целый год не разговаривала. Дорогая, вот это была выдержка. Знаю, в тебе это есть. Ты покажешь этим подонкам, какая ты сильная, и пусть они тебя боятся.
— Пожалуйста, Джерри, пожалуйста…
Она сидела в расползающейся алой лужице. Мистер Граффик истекал кровью, и теплая жидкость из его тела, промочив платье жены насквозь, капала на пол.
— Господи, как же я тебя люблю, — прошептал мистер Граффик и затих.
Неподалеку от них мужчину по имени Чарльз Дуган беспокоило волнение в кишечнике, с которым он ничего не мог поделать. Ему было стыдно. Одно дело — просто умереть, другое дело — умереть в штанах, полных дерьма. Он не подозревал, что недержание среди заложников является распространенным делом, потому что средства массовой информации предпочитали обходить стороной этот деликатный вопрос. Однако когда большое количество народу удерживают вместе помимо воли, отсутствие санитарных удобств быстро дает о себе знать, и эту печальную биологическую реальность приходилось принимать как должное.
Чарльз Дуган поднял руку. Один из боевиков приблизился к нему, грубо расталкивая заложников.
— Мне нужно в туалет, — пробормотал Чарльз.
— Дрищи в штаны, — усмехнулся парень, отворачиваясь прочь.
И, к своему стыду и ужасу, Чарльз Дуган именно так и поступил.
— Извините, — виновато обратился он к сидящей рядом девушке.
— Ничего страшного, — ответила Салли Чан. — Все в порядке.
Их было по меньшей мере тысяча, сидящих на выложенных плиткой проходах парка развлечений, подобрав под себя ноги и уронив головы. Над ними возвышались всевозможные горки и карусели, к этому времени уже остановившиеся. Абсурдные сооружения в данных обстоятельствах выглядели еще более нелепыми, но никто в толпе не обращал внимания на иронию соседства с захватывающими дух аттракционами, когда на тебя направлены дула автоматов. К тому же был еще мертвый Санта-Клаус, восседающий в своем кресле, скривившийся, со сползшей на ухо шапкой, уронивший голову набок под таким углом, который может вынести только мертвец, а на атласной обивке кресла краснели брызги крови, разлетавшиеся из входного отверстия пуль. Из громкоговорителя доносилась веселая песенка про звон рождественских колокольчиков, но никто не обращал на нее внимания.
Вооруженные боевики разгуливали по периметру, иногда пинками прокладывая себе дорогу в толпе, чтобы разобраться с какой-либо проблемой. Их лица оставались равнодушными, однако автоматы зловещего черного цвета, с перфорированными газоотводными трубками и изогнутыми магазинами, внушали ужас. Почти все видели такие по телевизору и знали, что это орудие не имеющей ничего человеческого категории безжалостных террористов, к какой определенно принадлежали их хозяева.
Время от времени бандиты подходили друг к другу, о чем-то переговаривались и громко смеялись. Или один из них исчезал в недрах торгового центра и возвращался, скажем, с засахаренными яблоками или жареной картошкой, и все принимались есть. Боевики обильно поглощали кока-колу и буквально разграбили кафе парка аттракционов, забирая молочные коктейли и сосиски в тесте. Один из них надел ковбойскую шляпу, натянув ее поверх головного платка, и все обзавелись новыми джинсами и кроссовками.
Кто ими командовал? Казалось, предводителя не было, однако движения боевиков не были случайными и более или менее подчинялись строгим законам: каждая пара держалась в своем квадранте периметра, держа автоматы направленными на сидящих людей. Заложники постоянно находились под прицелом, пальцы боевиков лежали на спусковых крючках. К тому же большинство заложников было убеждено в том, что террористы вооружены «пулеметами», и одного нажатия на спусковой крючок достаточно, чтобы выпустить веер пуль, которые будут косить людей пачками. Одной этой мысли уже хватало, для того чтобы все тихо сидели на полу.
Здесь не было места героизму. Любой массовый натиск на боевиков исключался вследствие невозможности скоординировать действия, а также сознания того, что это тотчас же приведет к массовой гибели. В воздухе все еще висел запах порохового дыма. Он был чем-то вроде гормона трусости, душившего на корню любые попытки к действию. Пойти на дула автоматов означало бессмысленную смерть, в то время как за стенами торгового центра рассредоточивались спасатели и военные.
Никки Свэггер подумала, что с воздуха торговый центр чем-то напоминал бристольский автодром. Огромное нелепое сооружение, выросшее на голом месте, своей странной формой автоматически затрагивало струнки патриотизма и самопожертвования у всех, кто смотрел на него с высоты. Комплекс был опутан сетью шоссе, ведущих к нему со всех окрестностей. Сейчас он напоминал автодром в день гонок: суета, суета, суета. Со всех сторон подъезжали машины, извергающие иллюминацию, которая озаряла вечерние сумерки хаотическим узором красно-синих вспышек. Из машин выскакивали деловитые люди в черном, быстро занимавшие позиции в укрытии. Вся картина пульсировала энергией, целеустремленностью, сосредоточенностью, высоким уровнем подготовки и сложным тактическим замыслом, однако не происходило ровным счетом ничего. Целая флотилия красно-белых карет «Скорой помощи» и прочих машин чрезвычайных служб собралась на одной из стоянок. За кольцом оцепления все шоссе были полностью забиты, и прибывающим отрядам правоохранительных органов приходилось бороться с пробками, прокладывая себе дорогу к торговому центру.