Алхимики
Шрифт:
Ренье поднял его и усадил на стул.
— Слушай, жалкая образина, пей ты, сколько хочешь, залейся виной по самую плешь, плавай в вине, тони в нем — мне все равно. Но сейчас будь любезен, протрезвей настолько, чтобы выслушать меня и дать ответ. Иначе полоскаться тебе в этом ведре, пока мозги сами не вытекут.
Симон поглядел на него со злобой:
— Ты послан мне в наказание, не иначе… Ну же, говори, чего тебе надо, и убирайся.
— Так-то лучше, — кивнул Ренье. — А я-то вчера еле узнал тебя, брат Симон. Сейчас твоя рожа сгодится лишь на вывеску для захудалой корчмы,
— Стой! Ни слова больше! — воскликнул Симон де Врис. Его лицо позеленело. — Заклинаю тебя именем Господа Всемогущего, прошу, умоляю — молчи! Молчи!.. О, горе мне! Чертов братец, ты явился, чтобы утащить меня в ад. Из твоего рта пахнет серой. Прочь! Прочь! Изыди! Тебе меня не взять!
Он оттолкнул Ренье, но тут же сам рухнул к ногам пикардийца. А Ренье взял ведро и стал поливать его сверху, приговаривая:
— Попей, попей водички.
Наконец, мокрый и жалкий Симон взмолился:
— Смилуйся, хватит… Хочешь, убей меня, только не мучай.
— Дурак ты, что ли? Надо мне тебя убивать? — сказал пикардиец. — Кому нужна твоя смерть? Что в тебе было ценного, так это ум, но ты и его растратил в попойках. Странно, что книги до сих пор здесь. Пропей и их, все, до последней страницы, как пропил свое умение. — И, не скрывая досады, он швырнул Симону «Тетрабиблос». Тот схватил книгу и крепко прижал к груди. Его глаза яростно вспыхнули.
— Кто позволил рыться в моих вещах? — спросил он, еле ворочая языком от гнева. — Руки прочь от книг!
— Неужто они дороги тебе? — спросил Ренье.
— Дороже твоей шкуры, грязный доносчик!
— Вижу, что так — уж больно смело ты заговорил. А как насчет твоей собственной?
— И моей, и всякой. Не смей даже касаться этих страниц.
— Значит, что-то в тебе осталось от прежнего Симона де Вриса. Если так, открой свой фолиант и скажи мне, кем нынче управляют Марс и Сатурн, и что значит: злое со злым — хорошее сочетание?
— За этим ты пришел ко мне? — спросил Симон. — Кто ты такой?
Он поднялся, вперив растерянный взгляд в пикардийца.
— Я — Ренье де Брие, магистр и лиценциат, я — Ренье, твой брат в герметической науке, — ответил тот.
Симон вздрогнул:
— Ты — Ренье? И, правда, теперь я тебя узнал. Но почему ты здесь? Ведь ты исчез без малого два года назад. Тебя взяли под стражу и подвергли пыткам в тюрьме, и ты не вынес истязаний и оговорил всех нас, и из-за твоих слов наше братство рассыпалось прахом.
— Опомнись, брат Симон, — сказал Ренье. — Что за глупость ты мелешь? Никто меня не арестовывал. Из Лёвена я ушел по собственной воле, а где был все это время — посмотри на мой плащ и узнаешь.
— Почему тогда взяли беднягу Дирка ван Бовена? — спросил Симон. — Он провел в заключение три месяца, а потом его, точно собаку, выгнали за ворота — вывезли на телеге, потому что ноги у него были перебиты, и идти он не мог. За что оттащили в тюрьму старого Антониуса?
— Я слышал, Антониус умер от водянки.
— А слышал ли ты, что водянка приключилась с ним оттого, что,
Пикардиец нахмурился.
— Но кто сказал, что это я оговорил братьев? — спросил он.
— Я слышал об этом от Якоба ван Ауденарде, — ответил де Врис. — Откуда стало известно ему… Если хочешь, сам у него спроси.
— Так и знал, что без него не обошлось. Вот же чертов хвост… — пробормотал Ренье. — Слушай, брат Симон — веришь или нет, но о том, что случилось с братьями, мне рассказал субдиакон в первый день моего возвращения. Он ни в чем меня не обвинял, но предупредил, что не стоит лишний раз раскрывать рот.
— В это он не ошибся, — сказал Симон, задрожав всем телом. — И если ты сказал сейчас правду, брат Ренье, Господь любит тебя больше, чем нас. Он уберег тебя от порчи и страха, и ты волен говорить, о чем пожелаешь, не боясь проглотить собственный язык.
— А ты чего боишься? — спросил пикардиец.
— Чего? Того же, что все боятся — боли и смерти, — ответил Симон. — Но страх выел меня до костей. Люди смиренные во всем уповают на Божью волю, а мне в этом отказано. Если сейчас Он так жесток со мной, разве станет спасать потом, когда придет время? Господь оставил меня, и я боюсь, говорю тебе, брат Ренье, я умираю от страха! Каждый день я умираю, но никак не могу умереть. Мои книги — счастье, отрада в прежние дни — теперь для меня закрыты. Ты не знаешь, какое это за мучение! Вся моя душа изошла на эти страницы, а я не в силах смотреть на них, потому что страх делает глаза слепыми. Ах, кабы не вино, я размозжил бы голову об стену!
— Ну и дурак ты, любезный брат. Имей я подобное подспорье, — Ренье указал на книгу, — крыл бы крышу блинами. Чего уж проще обратиться к звездам, посмотреть в таблицы и самому сказать: есть ли в будущем что-то, из-за чего стоит так терзаться?
Но Симон опустил голову, и на его лице, опухшем от пьянства, была лишь тоска. Он молчал и все крепче прижимал к груди «Тетрабиблос». Его беспомощность резанула Ренье, будто ножом, но жалости он не почувствовал, лишь разозлился. Дернув пьянчугу, так что зубы у того клацнули, пикардиец подтащил его к окну.
— Погляди на небо! Звезды вот-вот исчезнут, так что гляди внимательней. Видишь, и они смотрят на тебя, они видят тебя насквозь. Они видели этот мир со дня его сотворения. Им ведомо столько человеческих судеб, между тем в них нет ни страха, ни ненависти, ни стыда, ни уныния. Они знают больше, чем людям когда-либо откроется — знание, вот что делает их свет чистым и ясным. Оно окружает их покоем столь глубоким, что даже мы, глядящие на них с земли, чувствуем это. Какие бы бури не проносились под ними, ничто не в силах поколебать их святой безучастности. Внимательно погляди на звезды, брат Симон, они научат тебя достоинству, подобающему ученому. А потом открой свои чертовы книги и скажи то, что я хочу узнать!