Алхимики
Шрифт:
— Поросенок! — крикнули из зала, и по рядам прокатилось веселье.
Нокерен запнулся, его гладкое лицо покраснело.
— Поросенок в сахарной глазури! Ну, до чего хорош, — донеслось с правой стороны. — На всех столах Фландрии не найдешь лучше.
Фламандцы повскакивали с мест.
— Не так хорош, как французский петух, зажаренный на вертеле! — закричали они, швыряя мятой бумагой в своих извечных противников.
Немолодой бакалавр застучал колотушкой по столу:
— Внимание! Внимание!
— Молчать! — рявкнул декан, перекрыв поднявшийся шум. — Кто рот откроет без позволения, будет изгнан без жалости!
Но школяров уже было не унять.
Напрасно декан грозил дерзким разными карами, а Пауль ван Нокерен силился залить огонь потоками своего красноречия; напрасно магистры старались вернуть порядок, выкрикивая подходящие к случаю сентенции.
Фламандец в коричневом шапероне, таком огромном, что в его концы можно было бы обернуться до пояса, поднялся во весь рост и заговорил, сопровождая каждую фразу хлопком ладоней:
— Мы собрались здесь сейчас, чтобы говорить и слушать… Пусть тот, кому есть, что сказать, говорит, а тот, кому сказать нечего, слушает… Говорите, говорите, говорите все, о чем угодно… Говорите, спрашивайте, отвечайте, сбивайте с толку, мудрите и путайте… Не бойтесь глупости, сегодня она святая… Говорите то, о чем хотели молчать… Оточите свой ум и свои языки — пусть жалят, как пчелы… Не жалейте ни о чем! Нет запретных тем! Всякое слово верно!.. Отгрызите руку у того, кто хочет заткнуть вам рот!.. Сделайте из слов стрелы — разите, не жалея!.. Сделайте копья — протыкайте насквозь!.. Сделайте мечи — рубите, колите, жальте!.. Щитов не нужно — заслонки прочь! Всякое слово верно!
Немолодой бакалавр бросился к фламандцу через ряды. Под громкий хохот школяров они свалились в проход и там неуклюже тузили друг друга до тех пор, пока их не растащили. Стычка эта немного разрядила обстановку. Школяры притихли, и диспут продолжился.
Пауль ван Нокерен закончил речь, и его ассистенты принялись зачитывать возражения, заранее выдвинутые и записанные; мэтр отвечал на них весьма здраво и остроумно, чем привлек, наконец, внимание, слушателей. Эта часть диспута, determinatio, была самой важной из всего выступления и уж конечно самой оживленной. Возражать и задавать вопросы могли все: сначала мэтры, потом бакалавры и, последними, школяры, если у них имелось, что сказать. Обычно вопросы следовали теме, но случалось и так, что были далеки от нее — правилами это не возбранялось. Теперь же, видя настроение слушателей, магистры беспокойно ерзали в своих креслах, а прелат из Лира даже предложил завершить диспут, не переводя его в стадию quodlibet, что было бы опасно при нынешнем настроении.
И верно, едва подошла их очередь, школяры вновь оживились и вопросы посыпались, как горох из мешка. Некоторые из них были весьма двусмысленны, некоторые вызывали смех, только очень уж мрачный.
Опять поднялся фламандец в коричневом шапероне.
— Досточтимый доктор и вы, благородные мэтры, вы проповедуете терпение и смирение, но ответьте, что должно делать, если к вам в дом явился незваный гость, которого вы, однако, встретили со всем радушием, как того требуют законы гостеприимства? И этот гость живет в вашем доме, есть ваш хлеб, спит на вашей постели и год, и два и более — и не намерен уходить вовсе. И вот он уже носит вашу одежду и берет ваши книги, называя их своими. Одной комнаты ему мало, и он желает себе других; ваши порядки ему не по душе, и он заводит свои, требуя, чтобы все следовали им, как будто он и есть
— Твой вопрос из области права, — сказал ему ассистент, — и не относится к теме нынешнего собрания.
— А разве законы даны не Богом? Разве не наше дело толковать всякое право в духе Божьем? К тому же я ведь речь веду о всяком хозяине, а не о добром и честном фламандце, и о всяком госте, а не о наглом, жадном, хвастливом французе…
Яростный рев не дал ему закончить. На правой стороне вскочил школяр, носатый и смуглый, как цыган, и, захлебываясь от ярости, проговорил:
— И верно, что речь не о том, о чем нужно! Скажи лучше, как назвать хозяина, который зовет к себе, чтобы вместе построить дом, украсить его, обставить, как следует, а потом гонит того, кто во всем ему помогал? Назови его фламандцем — не ошибешься.
Но левая сторона отозвалась громкими криками:
— Так! Так! Прочь французов! Пусть уходят, откуда пришли!
— Жирные фламандские гусаки! Ваше дело — крякать в луже до зимы, покуда печенкой своей не украсите рождественский стол! — орали ей. И она отвечала:
— Чертовы французские петухи! Смотрите, как бы вам снова не остаться без шпор!
— Господи, покарай богохульников! — воскликнул настоятель церкви святого Петра, воздевая руки. — Святой Петр, урежь им всем языки!
— Довольно! — крикнул декан, и немолодой бакалавр ударил по столу с такой силой, что молоток разломился.
— Довольно! — подхватил фламандец, сорвав с головы шаперон. — Довольно слов! Господь наш Иисус Христос защищал дом Отца своего кулаками, а не словами! Последуем ему! За дело, братья!
Ряды взревели. Мятая бумага, чернильницы, даже книги полетели по залу. От перевернутых скамей отламывали ножки, разбивали грифельные доски, и обломки с острыми краями становились оружием. Магистры торопливо покидали лекторий, вновь ставший полем битвы, а стены дрожали от криков:
— К черту французов!
— К черту фламандцев!
И вдруг голос, гулкий, как колокол, прогремел, перекрыв весь шум в зале:
— К черту проклятых имперцев, жирующих на нашей крови!
Школяры, уже готовые вцепиться друг в друга, застыли в смущении. На одно мгновение в лектории установилась тишина, потом он опять загудел, взволнованный, растревоженный пуще прежнего.
А голос не унимался:
— К черту! К черту! Ко всем чертям! Что толку от ваших распрей? Вы бьетесь лбами, точно бараны, рвете, топчите друг друга на радость вашим врагам. Они животы надорвали, глядя на вас! Что ж, повеселите их по-иному! На Старом рынке солдат де Берга, как блох на собаке. Они дохнут от пьянства, блюют от скуки. А ну, умники, устройте им День дурака! Пусть посмеются! То-то будет потеха! К черту солдат императора!
— К черту имперцев! — подхватили школяры, французы и фламандцы.
— К черту! — повторил Ренье, стоя в самом центре поднявшейся бури и торжествующе глядя вокруг. — К черту сырой огонь, вскипятим их, как следует…
И он крикнул, потрясая кулаками:
— На Старый рынок!
— На Старый рынок! — вторили ему десятки голосов. — Устроим День дурака! Распотешим имперцев!
И при этих выкриках немцы поспешили убраться вслед за магистрами. А ревущая толпа вырвалась из лектория и устремилась на улицу.