Алхимики
Шрифт:
— Где мой племянник? — наконец спросила госпожа Мина.
— Гуляет вместе с ветром, — ответил школяр.
— Найди его и приведи его домой, — велела она.
Ренье не хотел уходить, но ему пришлось сделать это, когда явился аптекарь — плотный, приземистый человек с сальным лицом, возвестивший о своем приходе терпким запахом пота и гвоздики.
На лестнице школяр столкнулся с Сессой — служанка несла корпию и полотно для перевязки.
— Ты веришь, что он опрокинул на себя лампу? — тихо спросил Ренье, взяв ее за локоть. Девушка посмотрела на него сердито и тоскливо:
— Эти люди приняли вас в своем доме, разделили с вами кров и пищу. Вам, видать, этого мало — хотите и души их вывернуть наизнанку? Оставьте, ваша милость… За свои дела
— Тогда молись, чтобы Бог отпустил им прегрешения, — без улыбки посоветовал ей Ренье.
VII
Пока пикардиец тешил двух демонов — жажду и любопытство, его друг бродил по темным улицам Ланде, обуреваемый совсем иными чувствами.
Андреас шел, не разбирая дороги; его мысли постоянно перебегали с предмета на предмет, то представляя картины этого дня с необыкновенной ясностью, то погружаясь в туман сладких грез и соблазнительных видений — и он не мог отделить одно от другого. Ноги сами привели школяра к каналу Влюбленных: в этот час по его пустынным берегам гулял только ветер, а вместо смеха и голосов был слышен лишь шелест камышей и стук, с которым сталкивались привязанные у берега лодки. Охваченный непонятной истомой, Андреас бросился на землю под липой, возможно, той самой, под которой Йоос шептал нежности на ушко Сессе. И хотя вполне возможно так же, что под ней сидел не он, а еще какой-нибудь красильщик, или ловец птиц, или разносчик, или лучник, или сукновал со своей подругой — слова, произносимые здесь, никогда не менялись и в будущем должны были остаться прежними. Сейчас эти слова звучали в душе Андреаса, и ему казалось, что они отпечатаны на древесной коре и повторяются в шорохе листьев, как нескончаемое эхо. Школяра бросало то в жар, то в холод, и он сам не знал, чего хочет больше — то ли взлететь выше звезд, то ли умереть и опуститься под землю.
Впрочем, несмотря на волнение, овладевшее им с того момента, как он увидел Барбару Вальке, Андреас вполне отдавал себе отчет в том, что с ним происходит. Он был влюблен, как это случалось уже не раз; страсть поднималась в нем, подобно приливу — решительно и неотвратимо, но у него еще хватало сил, что сдерживать ее. Чуть улыбаясь, почти с насмешкой он думал о своей даме. Сесса говорила, что она вдова, и в церкви эта женщина являла собой воплощение добродетели. Все же она первая подала ему знак, начальная фигура в танце любовного заигрывания принадлежала именно ей. Она, Барбара, привлекла его внимание, внезапно открыв перед ним лицо — то был ее вызов, брошенный мужчине, жест, исполненный большего соблазна, чем откровенная нагота. Под плотной темной накидкой, скрывающей фигуру до самых пят, на ней было открытое платье, а вуаль прятала от нескромных взглядов отнюдь не вдовью печаль. Жажда удовольствий — вот что читалось в ее глазах; точно также на Андреаса смотрели и другие женщины, почти все, каких он встречал. Они сами приходили к нему; любовные победы не стоили школяру никаких усилий, и он привык принимать их, как дань тому, чем наделила его природа. Андреас был молод и еще не испытал пресыщения, его естество с радостью откликалось на зов женской плоти. Барбара Вальке не отличалась от остальных — но сейчас, думая о ней, школяр чувствовал, как все прочие словно отступают в тень.
Вскочив, Андреас подошел к воде. В холодной темной глубине ему чудился образ возлюбленной, но, как ни старался, он не мог увидеть ее отчетливо. Память подбрасывала лишь детали: пронзительный взгляд из-под длинных ресниц, маленький жадный рот, открытая грудь… Она манила его, подобно русалке, и исчезала, стоило лишь моргнуть. Андреас опустил руки в воду, резко плеснул себе в лицо, полными горстями лил на голову, но не мог избавиться от наваждения. Кровь его кипела, в ушах стоял гул.
Потом к школяру вернулась способность рассуждать. Он пожалел, что не сумел выведать у служанки, где живет Барбара Вальке, но дал себе слово непременно разузнать.
Занятый своими мыслями Андреас не заметил, как рядом из камышей осторожно высунулась темная фигура. Это был бродяга, устроивший здесь постель из тины: разбуженный плеском, привлеченный звяканьем монеток и колокольчиков на бархатном пурпуэне, он замер, наполовину высунувшись из прибрежных зарослей. Силуэт Андреаса, сидящего у самой воды, просматривался отчетливо: одним резким толчком его можно было спихнуть головой в канал, держать, пока не потеряет сознание, а потом без помех ободрать золото с одежды. Пока бродяга колебался, разрываясь между страхом и жадностью, из-под лип вышел еще один человек — огромного роста, с плечами, как у Геркулеса — и возвестил трубным голосом:
— Андреас! Андреас Хеверле! Respondere! [9]
Перепуганный бродяга припал к земле, а школяр, вздрогнув, едва не свалился в воду.
— Пуп Вельзевула! — досадливо выругался он. — Брат Ренье, откуда ты взялся?
— Не спрашивай «откуда», спроси «зачем», — возразил пикардиец. — Зачем разыскивать молодого повесу, в то время как он давно почивает — если не в теплой постели со сговорчивой бабенкой под боком, то в сточной канаве? Зачем среди ночи пускаться на его поиски, когда утром общинные стражники сделают это гораздо верней? Зачем, скажи на милость, бродить впотьмах, рискуя свернуть шею?
9
Ответь!
— Да, зачем? — эхом откликнулся Андреас. Приятель грузно опустился рядом с ним.
— Мне велено передать, чтобы ты шел домой — с твоим дядей случилось несчастье. В эту ночь Хендрика Зварта навестил дьявол и оказался не слишком любезен. Теперь у доброго бюргера ожог на пол лица, вдобавок его всего утыкало осколками, и госпожа Мина рыдает от страха, что он может испустить дух.
— Что ты несешь? — воскликнул Андреас.
— Так и есть — я видел все своими глазами.
Школяр растерялся. Точно во сне он поднялся было на ноги, но приятель крепко ухватил его за полу.
— Не спеши, брат мой! Сказать по правде, не думаю, чтобы твой дядя готовился принять viaticum [10] . И хотя сейчас он мечется, как грешник в аду, но жить будет — за это поручился аптекарь, осматривавший его раны. Я не потому тебя искал… Не стой, сядь рядом! Мне есть, что сказать, и я не мог ждать до утра. Моя голова похожа на жаровню, мысли, будто раскаленные угли, впиваются в череп. Если не выпустить жар, они прожгут кость и вывалятся наружу.
— Так говори! — нетерпеливо сказал школяр, вновь усаживаясь на землю.
10
Последнее причастие.
В темноте глаза пикардийца светились, как у кошки.
— Так вот, слушай… Госпожа Мина утверждает, будто ее брат вылил на себя масло из лампы. Скажи, какому дураку взбредет такое в голову? Ведь он не был ни пьян, ни болен, руки у него не тряслись, кроме того, на его одежде не нашлось следов масла…
— Ренье де Брие! — резко прервал его Андреас. — Не пойму, куда ты клонишь. Или ты взялся пересказывать местные сплетни? Я знаю, что говорят о Черном доме, я вырос на этих сказках. Когда я был ребенком, нянька говорила, что мне надо быть очень послушным, если не хочу, чтобы черт утащил меня, когда придет за домом — она была уверена, что рано или поздно это случится, и потому никогда не соглашалась оставаться там одной. Моего деда величали безбожником из-за того, что он якобы кадил дьяволу, украшая проклятый дом богатой мебелью и коврами. Моего дядю не любят за угрюмый и скрытный нрав, но попробуй только сказать, что он якшается с нечистым…