Али-баба и Куриная Фея
Шрифт:
— Пожалуйста! С какой надписью?
— Вон с той, — сказал Али-баба, поспешно показав на выставленное посерёдке сердце. В присутствии толстой хозяйки он стыдился произнести вслух эти пять слов: «Люблю тебя от всего сердца».
Фрау Нахтигаль взяла пряник и протянула его Али-бабе так спокойно, словно речь шла об обыкновенной пятипфенниговой булочке:
— Пожалуйста!
— А нельзя ли завернуть?
— Ах так, ты хочешь его подарить! — сказала фрау Нахтигаль улыбаясь.
Пошарив под прилавком, она вынула лист зелёной глянцевой бумаги и проворно завернула в него сердце.
Слегка
«Люблю тебя от всего сердца» было упаковано. Подмигнув Али-бабе, фрау Нахтигаль передала ему пакетик.
— Своё сердце ты, кажется, тоже уже подарил? — спросила она.
Али-баба промолчал и поспешно расплатился. Монетка в один пфенниг выскочила у него из кармана и упала на пол. Но юноша не стал терять время, чтобы поднять её.
— До свидания! — крикнул он и со всех ног бросился из лавки.
Фрау Нахтигаль опустилась на колени перед прилавком: она ползала по полу до тех пор, пока не нашла обронённую монетку.
— Вот видишь, Отто, какие времена настали, — пожаловалась она своему мужу после ухода Али-бабы. — Наша молодёжь теперь не знает цены деньгам.
Хильдегард Мукке потратила на свои покупки гораздо больше времени, чем Али-баба. Она-то знала, что ей нужно. Лист бумаги с названиями вещей, которые народное имение решило подарить ребятам, не имеющим родителей, был весьма внушительных размеров. На нём значились чулки, нижнее бельё, тенниски, ботинки, свитера и спортивные костюмы.
«Как хорошо, что я съездила в город! — думала Хильдегард Мукке, сидя в борденслебенском кооперативе и проверяя по своему списку, который она носила с собой, что ей ещё осталось купить. Большинство вещей было уже найдено. Для Хорста Эппке она купила подходящие ботинки. Теперь ему нужно было достать костюм.
— Готовое платье у нас этажом выше, — сказала ей рыжая веснушчатая продавщица.
Хильдегард Мукке поднялась на второй этаж. В комнате отдыха, обставленной, пожалуй, чересчур скромно, у стойки, где продавались горячие сосиски, толпился народ. Мукке стала прокладывать себе дорогу к буфету. Горячие сосиски были её слабостью, она не могла пройти мимо них равнодушно. Частенько она съедала по две порции сразу. Так было и сегодня — ведь она здорово проголодалась.
Подкрепившись, она отправилась в отделение готового платья:
— Мне нужен костюм для подростка.
Пожилой продавец притащил деревянные плечики, на которых висело изделие из тёмной материи, отдалённо напоминавшее костюм.
— Очень дёшево, — заметил продавец скрипучим голосом.
Хильдегард Мукке пощупала материю. Она испытывала искушение сделать продавцу какое-нибудь язвительное замечание, однако сдержалась и вежливо, но твёрдо произнесла:
— Мне нужен костюм для молодого человека. Что-нибудь спортивное. А это, — Мукке ткнула пальцем в неуклюжий, безвкусный, кое-как сшитый пиджак, — рассчитано скореена старца лет этак под восемьдесят!..
— На эти костюмы у нас большой спрос, — соврал продавец, снова вешая отвергнутый Мукке пиджак в шкаф для «уценённых товаров», оставшихся ещё с первых послевоенных лет. За продажу каждого из них администрация кооператива назначила премию.
«Да, эту дрянь она не возьмёт», — думал продавец, размеренным шагом направляясь к другим шкафам с костюмами.
— Вот! Это уж наверняка понравится вашему сыну, — сказал он, показывая Мукке два спортивных костюма — серый и светло-коричневый.
«…Это наверняка понравится вашему сыну»… Хильдегард Мукке невольно вспомнила о том человеке, чьё имя она носила. Шесть лет они счастливо прожили вместе. Только детей у них не было. Наконец, когда и это их желание было близко к осуществлению, Хильдегард Мукке постигла та же участь, что и многих тысяч женщин. Её Эрих попал на фронт. Через несколько недель она перестала получать от него письма. Хильдегард ждала и надеялась, пока не получила короткое извещение, которое сразу уничтожило все еёнадежды. «Ваш муж пал за народ и за фюрера». На четвёртом месяце беременности Хильдегард Мукке надела траур. Три месяца спустя у неё родился мёртвый ребёнок…
Продавец показал ей третий костюм:
— Вот в полоску, также очень мило…
Мукке пробудилась от своих воспоминаний. Придирчиво, со знанием дела она начала рассматривать все три костюма.
Да, и всё же жизнь её не остановилась. После войны она работала, училась, завоёвывала для себя новый мир. Мир, в котором ей приходилось заботиться о многих людях и о многих детях…
После долгих размышлений Мукке выбрала наконец светло-коричневый костюм. Пусть Хорст Эппке получит что-нибудь действительно хорошее.
— Семьдесят шесть марок двадцать один пфенниг, — сказал продавец.
Горели свечи, кофе был очень вкусным — таким, каким и полагается быть настоящему кофе, — а пироги на блюдах не убывали, сколько их ни ели!
Заноза взял со стола ёлочную ветку — все столы были украшены свежей хвоей — и подержал её над горящей свечкой.
— Перестань, — сказала Лора, — пахнет палёным!
— Глупости! Пахнет очень приятно. На рождество всегда должно пахнуть хвоей.
Лора зажала нос:
— Но сейчас пахнет не хвоей, а лесным пожаром!
Рози взяла кофейник.
— Кто хочет ещё кофе?
Большинство отказалось.
Повидло попросил подвинуть к нему блюдо с пирогом и вертел его так долго, пока не выудил кусок, в котором было больше всего изюма.
Али-баба тайком посматривал на Ренату. Какая она милая! В её глазах отражалось пламя свечей.
В комнату, таинственно улыбаясь, вошла Инга Стефани. По случаю торжественного дня заведующая надела тёмно-синий костюм. От крепкого кофе её бледные щёки порозовели.
— Давайте споём все вместе рождественскую песню, — сказала она весело.
— Хорошо! Какую же?
Решили спеть песню «О ёлке». Но никто не хотел начинать, пока наконец Инга Стефани сама не запела. Повидло пел с полным ртом. Он не переставая ел.
Пение было не очень-то красивым, зато громким.
Со второго куплета началась путаница. Одни запели: «О ёлка, у тебя зелёные ветви», а другие: «О ёлка, ты можешь мне многое рассказать».
Бритта, познания которой не простирались дальше первого куплета, только беззвучно шевелила губами…