Шрифт:
Xa sompeali di Marga
Мы
…Наш мир менялся. Так утверждали Старшие, умевшие заглянуть в прозрачный лесной родник и узреть надвигающуюся из дальнего далека вражью орду — за множество немереных поприщ.
Наш мир менялся вместе с Безымянными, незримой стопой попиравшими его плоть. От листа к листу Великого Древа шагали они, и всюду с их приходом ткань бытия приходила в движение. Подобно кругам по воде от канувшего в глубину камня, расходились волны этих перемен, и далеко не всегда мы, не бессмертные, но долгоживущие и хранящие память о предначальных днях, могли понять, к добру они для мира или к худу.
Для мира, не для нас. Для нас они почти всегда оказывались исключительно к худу.
Старшие видели всё. Зарождение огненных гор и их умирание, обрушение в неведомые глубины земли; появление могучих рек и их конец, когда от полноводных потоков оставались лишь сухие русла; видели полёт величественных крылатых существ и жалкий конец их потомков, выродившихся в подколодных змей.
Они не увидели лишь одного — того мига, когда лоно мира, задрожав от небывалой боли, извергло из себя первых людей.
Мы говорим — один из Безымянных спустился к самым огневеющим недрам. Однако слабы оказались кости земли, редко им доводилось держать на себе подобную ношу. Мы говорим — опоры подломились, основания распались, и Безымянный рухнул вниз, в море бушующего пламени. Мы говорим — там впервые испытал он боль, там впервые познал страх и желание жить — во что бы то ни стало, любой ценой.
…Безымянный вырвался из пламенной ловушки — иного и случиться не могло, ведь он был изначальной силой. Однако он унёс с собой память о небывалом, там испытанном. О неистовой борьбе. О безумной надежде. И об ощущении надвигающегося неизбежного конца.
Старшие говорят — наверное, столь сильны были эти чувства, что не смог Безымянный удержать их в себе. Опалённый подземным пламенем, он словно лишился рассудка; и верно, ничем, кроме как временным помрачением великой силы, нельзя объяснить появление на земле Райлега людей.
Мы говорим — Безымянный кричал от неведомой ранее боли, и крик этот достигал самых отдалённых уголков нашего мира. Крик сотрясал основы, и незыблемое повергалось во прах. А когда стих страшный вопль, из раскрывшегося земного чрева в потоках лавы появились первые люди.
Жестоки они, как породивший их отец-огонь, и тверды, как мать-земля. Только кажутся они порой слабыми и безвольными. Легко впасть в ошибку презрения, недооценив их силы. В сердце даже самого никчёмного, самого трусливого из их племени горит изначальное пламя, а в душе, даже самой опустившейся, мелкой и ничтожной, — кроется несокрушимый гранит земной плоти.
Остерегайся людей, говорят Старшие, и повторяем мы. Страшись, бойся и беги их и не преклоняй слуха к тем, кто станет с пренебрежением говорить о них, краткоживущих, не обладающих сокровенным знанием, как мы.
Ибо, как никто, помнят люди древний зарок Семи Зверей, зарок жестокого и безжалостного мира — не отступать и не сдаваться.
Пролог
Море Мечей изо всех сил старалось оправдать название. От затянутых серой мглой небес до тяжело вздымающегося и опадающего покрывала вод пространство полосовали ветвистые молнии. Перепуганное светило скрылось, меж морем и небом воцарились ранние сумерки; и среди мерно катящихся валов мало чей глаз сумел бы разглядеть небольшой двухмачтовый парусник, лёгкий бриг, уверенно державший нос по волне.
В отличие от множества иных судов, бороздивших море Мечей, на мачтах брига не было флагов; хотя даже пираты брезговали плавать «нагишом», как это прозывалось у моряков.
Пожелай какой-нибудь любопытствующий волшебник узреть, что творится на палубе, его ожидало разочарование: он не увидел бы вообще ничего, ни одной живой души (впрочем, и неживой тоже), словно на пресловутом корабле-призраке.
Корпус брига был ярко-травянисто-зелёным, и такими же — паруса.
Никто, ни одно судно, когда-либо рассекавшее здешние воды, не имело такой окраски.
Никого не было на палубе, никто не стоял у руля, поворачивавшегося, словно по собственной воле.
И лишь в кормовой надстройке, за окнами цветного стекла, шёл негромкий разговор.
— Ошибки быть не может. — Только в одном месте мира Семи Зверей говорили на этом языке, древнем, самом древнем из всех, что знали эти небеса. — Он здесь.
Изящная рука с тонкими, но сильными пальцами протянулась через стол, легко касаясь расстеленной карты. Покрытый сложным золотисто-зелёным узором ноготь скользнул вдоль побережья Вольных городов, задумчиво помедлил у Скирингсалла и двинулся к юго-западу, мимо Оса, Дамата, Феана — вдоль врезавшегося в море полуострова.
— Он здесь. Я чувствую эхо заклинания.
— Прошлый раз ты тоже «чувствовал», Роллэ. И мы угодили в Облачный Лес. Где узнали любимую поговорку тамошних обитателей. Да-да, ту самую — «кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет».
— Мы же не погибли, — последовал сухой ответ.
— Но чего это нам стоило!
— Ты поднимаешь эту тему снова и снова, Фереальв.
— Я подниму её и когда мы вернёмся в Башню Затмений. Мудрые должны узнать.
— Спасибо. Что бы я делал без твоих напоминаний.