Алиенора Аквитанская. Непокорная королева

Флори Жан

Основой для практически всех литературных произведений XII в. стали две темы: рыцарство и куртуазность. По-видимому, они являлись выразителями этических интересов времени, по крайней мере, в аристократических и просвещенных кругах. В обоих случаях литература предлагала в качестве примера для подражания модели поведения; основанные на нравах, существовавших в действительности, порождавшей социальные и моральные обязательства, эти модели подчеркивали противоречия и искали пути их преодоления, тем самым облагораживая человека и вознося его на уровень препятствий, которые он встречает. Так обстояло дело с рыцарством, которое, постепенно превращая корпорацию воинов в социальный аристократический институт, обладавший собственной этикой, пыталось «обтесать» отборных конных бойцов XI в. (больше похожих на наемников, чем на рыцарей) предлагая им деонтологический кодекс, гораздо меньше ориентированный на насилие и эффективность действиях их военной служб, чем ранее [664] . Так же, и даже в большей степени, обстояло дело с куртуазностью, связанной с рыцарством и пытающейся изменить поведение этих воинов в иной, отличной от поля брани сфере, — сфере социальных контактов при дворе, на собраниях, празднествах и турнирах, но главным образом в их отношениях с женщинами. Отныне женщину из аристократического семейства не рассматривали как вещь, которой пользуются, или как добычу, которую похищают или уводят силой. Отныне это дама (domna, domina) — сюзерен, которому нужно служить, чтобы заслужить его благосклонное отношение; дама может даровать его, но может и лишить по собственному желанию. Таким образом, любовное чувство, которое рыцарь выражает своей даме, желая оказаться достойным ее, возвышает его, улучшает и облагораживает.

664

Flori, J., «Noblesse, chevalerie et id'eologie aristocratique en France d’o”l (XI^e– XIII^e si`ecles)», Renovacidn intellectual del Occidente europeo, siglo XII (XXIV Semana de Estudios Medievales, Estella, 14 a 18 de Julio de 1997), Pampelune, 1998, p. 349–382.

Все

эти достоинства, повторимся, по сути аристократические. Для того чтобы они расцвели, необходимо благородство души и куда больше — благородное происхождение, знание обычаев и этикета, а также немалый достаток, чтобы жить в роскоши и предаваться удовольствиям, производить впечатление щедрого и бескорыстного человека, не знающего, что такое скупость или скаредность — эти неискоренимые пороки зажиточных бюргеров, от которых следует отличаться. Куртуазность, как и рыцарство — удел элиты и никоим образом не касается «вилланов» обоих полов, крестьян или даже горожан, почитаемых грубыми мужланами, не так далеко ушедших от животного мира: эти люди неспособны достичь данного уровня культуры [665] . Куртуазный рыцарь будет ухаживать за дамой, доказывая тем самым, что он способен завоевать ее без насилия, искусно, кротко и галантно, — но при этом он бесстыдно возьмет свое (и если нужно, силой) у простолюдинки, крестьянки или горожанки. Пасторели XII–XIII вв., повествуя о случайных встречах рыцарей и пастушек, бегло сообщают, что в доброй половине случаев сексуальные домогательства рыцаря ждал успех, — но успех этот достигался силой. Заметим, что поэты ничуть не осуждают такой образ действий — настолько для них очевидно, что женщина низкого происхождения должна быть взята штурмом; более того, она должна почитать за счастье то, что была обесчещена или даже лишена девственности рыцарем [666] . Именно так около 1185 г. рассуждать на эту тему будет Андрей Капеллан в своем «Трактате о любви».

665

В литературе того времени «виллан» к тому же является атонимом понятия «куртуазный»: Raynaude de Lage, G., «“Courtois” et “Courtoisie” dans le Roman de Th`ebes», M'elanges Jean Frappier, Gen`eve, 1970, t. II, p. 929–933.

666

Flori, J., «Le chevalier, la femme et l’amour dans les pastourelles anonymes des XII^e et XIII^e si`ecles», dans Farai chansoneta novele, Hommage `a Jean-Charles Payen, Caen, 1989, p. 169–179. Перекликается ли с этим видением концепция женщины в «субкультуре» наших пригородов?

В целом, грубость в обращении с женщиной никуда не исчезли (даже на уровне умозрительных представлений) — исключение могла составлять лишь крайне ограниченная сфера аристократического общества. Но нужно заметить, что даже в этой среде куртуазность была всего лишь этическим проектом, идеалом, предложенным в качестве образца для подражания. В действительности все обстояло иначе; женщина, отправлявшаяся в путь без охраны или прикрытия, становилась законной добычей (это видно даже из романов Кретьена де Труа), а ее положение, будь то замужняя дама или нет, оставалось крайне шатким, презираемым, зависимым и даже низведенным до связи с дьяволом [667] . Церковь одновременно выказывала ей и уважение, и презрение — конечно, женщину, как и мужчину, в равной степени ожидало спасение на небесах, но на «грешной земле» ее ожидало недоверие и уподобление злу [668] . Мы крайне далеки от равноправия полов, как подчеркивают это многие историки, занимающиеся изучением права [669] .

667

Hays, H. R., The Dangerous Sex: The Myth of Feminine Evil, New York, 1964.

668

Metz, R., «Le statut de la femme en droit canonique m'edi'eval», La Femme (Recueil de la soci'et'e Jean Bodin, t. XII, 2), Bruxelles, 1962, p. 59–113.

669

См., например, Herliny, D., «Land, Family and Women in Continental Europe from 700 to 1200», Traditio, 18, 1962, p. 89–120; Bullough, V. L. et Bullough, B., The Subordinate Sex, Urbana, 1973.

Некоторые утверждают даже, что правовой статус женщины из аристократического семейства, относительно благоприятный в XI и XII вв., деградировал в XIII в., после «золотого времени», которое пришлось на период 1180–1230 гг., то есть, заметим, на эпоху расцвета лирики трубадуров и куртуазной культуры [670] . Брак освобождал женщину от одной зависимости, но навязывал другую, путем союза, скрепленного в силу политических причин и пренебрегавшего личными чувствами [671] . Браки по любви были достаточно редким явлением, но еще реже они оказывались таковыми для женщин. Понятие «любовь» использовалось лишь в отношении внебрачных связей. В XII в. согласие родителей не являлось основным условием законного брака, но влияние семьи все же оставалось решающим: даже без угроз с ее стороны девушка, как правило, не осмеливалась, из-за почтительного страха, отказать избраннику, которого предлагали ей родители [672] . Так, в частности, обстояло дело в аристократической среде: девичья свобода сокращалась по мере роста ее социального положения. На прелюбодеяния женатого мужчины закрывали глаза, тогда как неверность замужней женщины, напротив, сурово порицали и наказывали, в силу не только моральных, но и социальных и экономических причин: основной обязанностью женщины аристократического рода было обеспечить сохранение вотчины в роду, произведя на свет младенца мужского пола. Следовательно, у нее не должно быть иных партнеров, кроме мужа [673] . Именно эти социальные и нравственные требования оказывались пружинами, приводящими в движение фабулу многих литературных произведений. Они не только определяли сюжет — они заставляли задуматься, поразмышлять об этой проблеме: вот в чем секрет огромной популярности таких произведений у публики.

670

Aurell, M., «La d'et'erioration du statut de la femme aristocratique en Provence (X^e– XIII^e si`ecles)», La Moyen ^Age, 91, 1985, p. 5–32; id., La Noblesse en Occident (V<sup>e</sup>– XV<sup>e</sup> si`ecle), Paris, 1996, p. 67 sq.; Bruckner, M. T., «Fiction of the Female Voice: the Women Troubadours», Speculum, 67, 1992, p. 865–891, в частности, p. 869.

671

См. Coppin, J., Amour et mariage dans la litt'erature francaise du Nord au Moyen ^Age, Paris, 1961; Goody, J., L’'Evolution de la famille et du mariage en Europe (trad, fr.), Paris, 1985, в частности, p. 123 sq.; Brooke, C. N. L., The Medieval Idea of Marriage, Oxford, 1989, в частности, p. 122 sq.; Gillingham, J., «Love, Marriage and Politics in the Twelfth Century», Forum for Modem Language Studies, 25, 1989, p. 292–303 (repris dans Gillingham, J., op. cit., p. 243–255); Cartlige, N., Medieval Marriage: Literary Approaches 1100–1300, Cambridge, 1997.

672

Verdon, J., La Femme au Moyen ^Age, Paris, 1999, p. 27 sq. Это напоминает положение девушек-иммигранток из мусульманских семей, живущих в городской среде Франции XXI в.

673

Bloch, R. Н., Etymologies and Genealogies. A Literary Antropology of the French Midde Ages, Chicago, 1983, p. 356 sq.

Помимо этого, во времена Алиеноры произошло очень важное изменение в брачных стратегиях: к 1180 г. стало заметно послабление в вопросах, касавшихся женитьбы младших сыновей; долгое время в этом вопросе проявляли нерешительность, поскольку его решение неизбежно вело к раздроблению семейного наследства. Начиная с этой даты и далее, в XIII в., младшие дети, «башелье», становятся менее настойчивыми — как в действительности, так и в литературных произведениях [674] . Социальные последствия такой практики значительны, как справедливо заметил Жорж Дюби: миниатюризация жилища аристократа, распространение крепостей, быстрый рост знати, ограниченной строгими критериями происхождения, снабженной титулами и геральдическими символами, которые обеспечивали ее превосходство, увеличение числа «дворян», не посвященных в рыцари, и т. д. [675] Результатом этого оказалась и новая постановка вопроса о природе и функциях брака и любви. Любовь гедоническая, плотская, пренебрегает духовным союзом; любовь духовная, схоластическая и монашеская, отвергает телесный союз; наконец, любовь куртуазная пытается объединить эти два представления в союзе духовном и телесном [676] . Для большинства историков такой синтез оказывается невозможным, поскольку духовные и религиозные авторитеты осуждали все плотское — такая точка зрения господствовала и в катарской ереси, и в католической ортодоксии.

674

Flori, J., «Qu’est-ce qu’un “bacheler”?», Romania, 96, 1975, p. 290–314.

675

Duby, G.,

«Les transformations socials dans le milieu aristocratique», dans Bautier, R.-H. ('ed.), La France de Philippe Auguste, Paris, 1982, p. 711–719.

676

Выражение Moore, J. C, «Love in XIIth Century France. A Faiture in Synthesis», Traditio, 24, 1968, p. 429–443, в частности p. 437–440.

Согласно теологам и моралистам того времени, брак был основан Богом как средство против плотского вожделения. Желание и любовь в браке внушают подозрение — по крайней мере, так считал святой Иероним, чье мнение разделяли и дополняли Петр Ломбардский, Грациан и Петр Певчий: тот, кто любит свою супругу слишком пылко, согрешает еще больше, нежели в акте прелюбодеяния [677] . Для Уггучио Пизанского, умершего в 1210 г., сексуальное влечение в браке — непоправимый грех, который должно искоренять; безгрешное соитие в браке невозможно, простительным этот грех считается лишь тогда, когда он совершен с единственным намерением продлить свой род; в противном случае это смертный грех.

677

См. интересные рассуждения на этот счет в Baldwin, J. W., Les Langages de l’amour dans la France de Philippe Auguste (trad. B. Bonne), Paris, 1997, в частности, p. 182 sq.

Соединение церковной доктрины, осуждавшей любовь даже в браке, и аристократической концепции, согласно которой этот брак был лишь социальным контрактом, объединявшим два дома и исключавшим любовь, находит отголосок в понятии куртуазной любви, разработанном в литературе той эпохи. Авторы куртуазных романов были далеки от того, чтобы решить вопрос об отношениях между любовью и браком, однако проблема была заявлена, и это важно. Подобная литературная проблематика не могла не иметь последствий в реальной действительности [678] . А потому крайне сложно поверить в то, что куртуазная любовь, описанная в литературе, оставалась чистейшей игрой разума, абстракцией, не имевшей связи с реальностью. Остается лишь определить масштабы и границы этого явления.

678

Rocher, D., «Le d'ebat autour du mariage chez les clercs et les 'ecrivains “mondains” `a la fin du XII<sup>e</sup> et au d'ebut du XIII<sup>e</sup> si`ecle», Cahiers d’'etudes germaniques, 1987. Согласно J. Ch. Payen, упадок куртуазной идеологии стал причиной нового кризиса в сфере брака в конце XIII века. Cf. Payen, J. Ch., «La crise du mariage `a la fin du XIII<sup>e</sup> si`ecle d’apr`es la litt'erature francaise du temps», dans Duby, G. et Le Goff, J. ('ed.), Famille et parent'e dans l’Occident m'edi'eval, Rome, 1977, p. 413–426.

Истоки и предшественники куртуазной любви

Основоположником куртуазной любви во французском королевстве принято считать деда Алиеноры, герцога Аквитанского Гильома IX. Несмотря на непристойное, а порой и похабное остроумие его первых поэм, в своих других произведениях он выразил то, что понемногу охватывало умы современного ему общества, начинавшего придавать большее значение любви и женщине. По мнению Рето Беццолы, этот феномен появился на свет благодаря стечению нескольких факторов, оказавших воздействие сначала на южные регионы, где действовали трубадуры. Особую роль в этом случае сыграли два фактора; эмансипация феодального общества по отношению к Церкви, обесценивавшей женщину, и материальный достаток, способствовавший смягчению нравов. С этого момента женщина стала ставкой в борьбе клириков и мирян, в борьбе идеологической, которая нашла свое отражение в литературе, в знаменитом «Споре клирика и рыцаря», уже озвученном Гильомом IX. Не стоит недооценивать смысл и социологическую значимость этого спора, рассматривая его лишь в качестве занятной, пародийной и гривуазной игры общества [679] . В этом обсуждении, послужившем предлогом для многих литературных произведений на всем протяжении XII века и последующих веков, и клирики, и миряне описывали в выгодном свете достоинства, присущие дамам. Уже в начале XII века Гильом IX соединил все эти элементы в гениальной концепции, превратившей даму во вдохновительницу любви и добродетели; тем самым Гильом Трубадур наметил путь, который привел последующие поколения к понятию куртуазности, куртуазной любви и рыцарства, тесно с ней связанного [680] .

679

См. Oulmont, Ch., Le D'ebat du clerc et du chevalier dans la litt'erature po'etique du Moyen ^Age, Paris, 1911. В гипотезу этого автора были внесены некоторые изменения: Faral, E., Recherches sur les sources latines des contes et romans courtois du Moyen ^Age, Paris, 1913, p. 191 sq.; Lejeune, R., «L’extraordinaire insolence du troubadour Guillaume IX d’Aquitaine», M'elanges Pierre Le Gentil, Paris, 1973, p. 485–503; Gouiran, G., «”Car tu es cavaliers e clercs” (Flamenca, v. 1899): Guilhem ou le chevalier parfait», Le clerc au Moyen ^Age (Senefiance, № 37), 1995, p. 198–214; Grossel, M.-G., «”Savoir aimer, savoir le dire”, notes sur les d'ebats du Clerc et du Chevalier», ibid., p. 279–293; Kay, S., «Courts, Clerks and Courtly Love», dans Krueger, R. L. ('ed.), The Cambridge Companion to Medieval Romance, Cambridge, 2000, p. 81–96.

680

Bezzola, R. R., «Guillaume IX et les origines se l’amour courtois», Romania, 66, 1940–1941, p. 145–237; см. также тонкие замечания Mancini, M., «Guglielmo IX “esprit fort”», dans Kraus, H. et Rieger, D., Mittelalterstudien Erich K"ohler zum Gedenken, Heidelberg, 1984, p. 179–191.

Однако в конце XII века между куртуазностью и рыцарской этикой, между любовью и рыцарством существовало не так уж и много связей — во всяком случае, в окситанской лирике. Лишь «Назидание» Арнаута Гильема де Марсана свидетельствует о том, что рыцарь родом с Юга заботится о придворных манерах. Но сам Гильем в 1170 г. входил в свиту английских и французских дворян во время бракосочетания дочери Алиеноры Аквитанской, Алиеноры, и Альфонса VIII Кастильского. Надо сказать, что проникновение рыцарского идеала в окситанскую литературу встречает даже некоторое сопротивление со стороны куртуазной лирики. Куртуазность и рыцарство встретились лишь тогда, когда их идеалы, перемещенные в северные земли, завоевали королевские и княжеские дворы Франции и Англии: именно тогда на свет появилась модель куртуазного рыцаря, которую популяризовали романы [681] .

681

Paterson, L. M., The World of the Troubadours. Medieval Occitan Society, c. 1100–1300, Cambridge, 1993, p. 70 sq. (trad. fr. Le Monde des Troubadours. La soci'et'e m'edi'eval occitane, 1100–1300, Montpellier, 1999): в своем сравнении автор опирается на мой собственный анализ произведений, написанных на старофранцузском языке, cf., Flori, J., «La notion de chevalerie dans les chansons de geste du XII^e si`ecle», Le Moyen ^Age, 81, 1975, 2, p. 211–244 et 3/4, p. 407–444; см. также id., «La notion de chevalerie dans les romans de Chr'etien de Troyes», Romania 114, 1996, 3–4, p. 289–315.

И все же понятие куртуазности (и в еще большей степени куртуазной любви, ставшей ее результатом) было введено трубадурами, последовавшими за дедом Алиеноры. Где искать корни этого феномена? Гипотеза о христианском происхождении куртуазности не выдерживает критики: воспевание любви к Деве Марии через любовь к женщине в действительности было следствием куртуазной любви, а не наоборот [682] . Церковь вдобавок не переставала поносить и осуждать трубадуров, считая fin’amors ересью, аморальной идеологией, а саму любовь — своего рода болезнью, которой следует остерегаться. Лишь тщательный анализ иносказаний и темных мест в литературных произведениях, в частности в романах Кретьена де Труа, позволяет Ж. Рибару поддержать видоизмененную версию этой гипотезы. По мнению автора, такой роман, как «Рыцарь телеги», считающийся «манифестом» так называемой куртуазной (в целом прелюбодейной) любви, нельзя считать «банальным» романом о внебрачной связи. Это роман о поиске спасения: Ланселот, любовник, готовый на все ради любви к жене короля Артура, становится воплощением Христа, а Гвиневера, неверная супруга Артура, — воплощением Церкви или человеческой души, которая во имя собственного спасения, несмотря на грехи, требует идеальной, абсолютной любви [683] . Не отрицая полностью такую возможность иносказательного и мистического прочтения, необходимо отметить, что в данном случае можно было бы говорить о попытке Кретьена де Труа «повторного прочтения темы на христианский лад», то есть об обработке известного сюжета, любимого публикой, и его наполнении эзотерическим смыслом, понятным эрудированному читателю.

682

Lazar, M., Amour courtois et fin’amors dans la litt'erature du XII^e si`ecle, Paris, 1964; автор, однако отличает fin’amors, почитаемую еретический и аморальной, от куртуазной, более нравственной любви Кретьена де Труа, поскольку последний сумел, по крайней мере, в некоторых романах, примирить куртуазность и супружескую любовь. Напротив, A. Pulega (Amore cortese e modelli ideologici. Guglielmo IX, Chr'etien de Troyes, Dante, Milan, 1995) полагает, что Кретьен де Труа принял куртуазную модель и защищал fin’amors во всех своих романах. См. также похожее мнение у Beltrami, P. G., «Chr'etien, l’amour, l’adult`ere; remarques sur le “chevalier de la charrette”», Actes du 14^e congr`es international arthurien, Rennes, 1984, p. 59–69.

683

Ribard, J., Chr'etien de Troyes, le chevalier de la charrette, essai d’interpr'etation symbolique, Paris, 1972. Автор недавно обобщил свою гипотезу в других произведениях: см. id., Du mythique au mystique, la litt'erature m'edi'eval et ses symboles, Paris, 1995.