Алиенора Аквитанская
Шрифт:
По мере того как развивались события, он сумел проверить, правду ли говорил Раймунд V Тулузский: на самом деле, как показывало происходящее, только Алиенора могла сплести такой обширный заговор. Именно она, среди роскошной обстановки пуатевинского двора, мало-помалу настраивала сыновей против отца, вассалов — против сеньора. Все подтверждало возведенные против нее обвинения, все — как слова попадавших в его руки пленников, так и нескрываемое ликование его пуатевинских вассалов: «Радуйся, о Аквитания, ликуй, о Пуату, ибо скипетр короля Аквилона от тебя удаляется…» — это слова летописца того времени, Ричарда Пуатевинского.
От одного из оставшихся ему верными прелатов, Ротру де Варвика, архиепископа Руанского, Генрих добился, чтобы тот отправил королеве суровое официальное послание: «Мы все в один голос и горестно сожалеем
Но в тот момент, когда сочинялось это послание (авторство его приписывают королевскому секретарю, Петру Блуас-кому, которого мы несколькими годами позже увидим рядом с королевой), Алиенора, укрывшись в своем Пуату, думала совсем о других вещах. Меньше всего она намеревалась возвращаться к оскорбившему и покинувшему ее супругу. С военной точки зрения события приняли для нее плохой оборот, и уже пошли разговоры о перемирии. Генрих, как только справился с Нормандией, повернул свои войска в Пуату и принялся разорять край, лежащий между Туром и Пуатье. Догадавшись, что в этом случае подручным и доверенным лицом королевы мог быть только преданный ей Рауль де Фе, Плантагенет начал осаду Фе-де-Винеза, который вскоре перешел в его руки. Возможно, раньше он и застал бы там Алиенору, но к этому времени ее уже не было, да и самого Рауля тоже: он, в свою очередь, отправился в Париж. Должно быть, с намерением просить убежища для самой королевы… Но каким же трагическим было возвращение к первому, столь презираемому супругу, к этому «коронованному монаху»!
К северу от Пуатье, на дороге, ведущей к Шартру, совсем близко от границы владений короля Франции, наемники Плантагенета внезапно наткнулись на горстку всадников и на всякий случай взяли их в плен, поскольку те оказались пуа-тевинцами. К величайшему своему удивлению, среди пленных они узнали переодетую в мужское платье королеву Алиенору.
XV
Королева-узница
Смерть жестока, но более жесток
Удел того, кто жив без упованья.
Как грустно брать воздержности урок
Из милых уст, расцветших для лобзанья! [16]
16
Перевод В. Дынник.
«Скажи мне, двуглавая Орлица, скажи мне, где ты была, когда твои орлята, вылетев из гнезда, осмелились нацелить когти на короля Аквилона? Это ты, нам известно, побудила их восстать против отца. Вот потому ты была оторвана от твоей собственной земли и увезена в чужую землю. Твои бароны своими тихими речами хитро ввели тебя в заблуждение. Твоя цитра зазвучала скорбно, а флейта горестно. Прежде ты, утонченная и полная неги, пользовалась царственной свободой, была осыпана богатствами, твои юные подруги пели свои сладкие кантилены под звуки тамбурина и цитры. Тебя пленяло пение флейты, ты ликовала, внимая аккордам, извлекаемым твоими музыкантами. Молю тебя, Королева, увенчанная двумя коронами, прекрати беспрестанно горевать; к чему истязать себя горем, к чему ежедневно удручать твое сердце слезами; вернись, о пленница, вернись, если можешь, в свою страну. А если не можешь, пусть твой плач прозвучит подобно плачу Иерусалимского царя: "Увы! изгнание мое затянулось, я жил с невежественными и непросвещенными людьми". Возвратись, возвратись к своей жалобе и скажи: "Слезы денно и нощно были моим хлебом, и каждый день мне говорили: "Где твои родные, где твои юные служанки, где твои советники?" Одних внезапно оторвали от их земель и предали позорной смерти, другие были лишены зрения, третьи скитаются в разных местах и считаются беглецами. Ты, Орлица порушенного союза, доколе ты будешь взывать понапрасну, не встречая ответа? Король Аквилона взял тебя в осаду. Кричи вместе с пророком, вопи неустанно, возвысь свой голос подобно трубе, чтобы достиг он слуха твоих детей; он и в самом деле ими услышан, и настанет день, когда твои сыновья тебя освободят, и ты возвратишься на твои земли».
Это патетическое заклинание исходит от того же клюний-ского монаха, Ричарда Пуатевинского, который обращался с угрозами к «королю Аквилона». Его пылкий стиль, так отвечающий темпераменту самой Алиеноры, передает чувство, которое, несомненно, испытывало все пуатевинское население, привязанное к своей династии, и прежде всего — сотрапезники пуатевинского двора. «Королева для поэтов — то же, что заря для птиц», — восклицал один из них. И вот этот яркий очаг жизни угас, гостеприимный двор был заперт: королева стала узницей.
Алиенору, узнанную, несмотря на мужской наряд, препроводили в башню Шинона. Вероятнее всего, именно там она провела приблизительно полгода, отделявшие дату ее пленения от того дня, когда она, в первой половине июля 1174 г., отплыла из Франции.
Обстановка должна была до странности напоминать королеве о другом отплытии, произошедшем двадцатью годами раньше из того же самого порта Барфлера, — о времени, когда они вместе с Генрихом, несмотря на ветер и волны, пересекли Ла-Манш, чтобы получить в Вестминстере свою корону. А теперь, двадцать лет спустя, она оказалась пленницей, узницей этого человека, и все-таки в первую очередь ответственность за битвы, которые он сейчас вел, лежала на нем. Разве не он нарушил договор? И если уж они обвиняют друг друга в предательстве, разве не он предал первым?
Море, как и двадцать лет тому назад, было неспокойным, надвигалась буря, одна из тех летних бурь, которые тем более опасны, что налетают внезапно, и потому выйти из порта никак не решались. Все было ненадежным — и погода, и события. Потому что Генрих еще никак не мог с уверенностью назвать себя победителем. Если он и отнял у Ричарда города Ман, Пуатье и Сент, то отступил перед крепостью Тайбур, где засел верно служивший аквитанским герцогам Жоффруа де Ранкон. В Англии, казалось, уже затихала борьба, которую вели шотландский король, епископ Даремский и несколько сеньоров: среди них был и Гуго Биго, до тех пор выказывавший себя верным слугой короля, но теперь перешедший на сторону Генриха Младшего. Великий шамбеллан Нормандии, Гильом де Танкарвиль, который перед тем пребывал в Англии, испросил позволения переправиться через Ла-Манш и получил его, но отправился вовсе не в Руан, а прямиком к Молодому королю. Тот находился во Фландрии, где занимался сбором войск, которые в скором времени должны были отправиться в Англию на помощь армии мятежников. Таким образом, восстание продолжалось. Генрих победил лишь отчасти, но, захватив в плен Алиенору, он разрубил самый узел заговора. И королева, которая знала его лучше чем кто-либо другой, должна была понимать, что он и на этот раз не испугается грозы.
В самом деле, как и двадцать лет тому назад, Генрих отдал приказ сниматься с якоря. Затем, стоя на палубе главного корабля с непокрытой головой, во всеуслышание произнес молитву: «Господи, если есть у меня в душе мирные намерения по отношению к духовенству и народу, если Царь Небесный в своем милосердии уготовит мир к моему возвращению, пусть Он позволит мне благополучно прибыть в порт. Если же Он воспротивится этому, если решил покарать мое королевство, пусть мне никогда не дано будет достичь берега».
В устах Генриха Плантагенета молитва мало чем отличалась от проклятия.
В тот же вечер флот после перехода по неспокойному морю прибыл в Саутгемптон.
Все думали, что король первым делом, едва сойдет на берег, направится в центральную Англию, чтобы напасть на Гуго Биго, или же на север, чтобы сразиться с королем Шотландии. Но он поступил совершенно по-другому. Сойдя на берег, он отказался от приготовленного для него ужина, съел только кусочек хлеба, запив его водой, а потом объявил, что назавтра же утром отправится в Кентербери.