Алла Пугачева: По ступеням славы
Шрифт:
Пока отец сидел, Алла Пугачёва в 1964 году закончила обе школы: музыкальную и восьмилетку. Свидетельство об окончании «музыкалки» ей было выдано 23 мая 1964 года. В нем были следующие отметки: специальность — пять, хор — пять, ансамбль — пять, сольфеджио — пять, музыкальная литература — пять.
А в школьном свидетельстве значились шесть пятёрок: по пению, русской литературе, арифметике, рисованию и труду. Четвёрок было тоже шесть: по рускому языку, истории, алгебре, геометрии, естествознанию и физике. На «трояки» Пугачёва закончила географию, черчение, иностранный язык, химию и физкультуру.
Практически без проблем Пугачёва поступила в музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, которое находилось… аккурат по соседству с
Вспоминает Р. Рюмина (руководительница фортепианного отделения в музыкальной школе N31 ): «В 7-м классе Алла подошла ко мне: „Роза Иосифовна, можно я спою вам свою песню?“ У неё тогда папа, кажется, серьёзно болел. И Аллочка спела очень печальную песню. Стихи, музыку написала сама. Слов я, конечно, уже не помню. Но так была потрясена, что расплакалась. „Аллочка, почему же ты не играешь с таким чувством, с каким поешь?“ Поняла, что призвание её в другом. Посоветовала маме, чтоб отправляла дочку на дирижерско-хоровое отделение. „Ей надо петь, ставить голос!“ Мама очень обиделась на меня. Она же мечтала видеть дочь пианисткой. Но я смогла её убедить…»
На курсе Пугачёвой учились практически одни девушки, что её страшно раздражало: она любила общаться с мальчишками. Поэтому и в училище старалась дружить в основном с представителями сильного пола. Среди них был и Владимир Кричевский, который вспоминает следующее: «Мы с Аллой стали приятелями. В училище вообще духовики — в основном ребята — много общались с дружественным девчачьим дирижёрским отделением. Алла славилась своей коммуникабельностью и была завсегдатаем нашего знаменитого духового подвала. Там собирались студенты покурить, выпить вина. Чудный тогда продавался портвейн по рубль ноль две и „Родничок“ по 97 копеек. Алла тоже не отказывалась выпить. Мужики поигрывали в карты, иногда на деньги. Правда, кто-то попался, их отчислили, и карточные игры прекратились. А те, кто репетировал, стояли заодно на стрёме. Как идёт кто-нибудь из преподавателей, подавали сигнал трубой — фрагмент из какой-нибудь симфонии. Иногда нарочно переполошат всех и радуются. Там, в подвале, помнится, стоял большой бюст Мравинского. У него был очень большой нос. Об этот нос мы тушили окурки…
Алла очень хорошенькой не была, хотя копна волос, которые она всегда высоко начесывала, конечно, подкупала. И ещё Алла любила очень короткие юбки, хотя они ей не особенно шли. Вообще, она обожала выглядеть вызывающе. Романы у неё случались очень часто — то с одним студентом, то с другим. А поскольку мы с ней были просто друзьями, она о всех своих многочисленных увлечениях мне рассказывала, стихи читала, которые ей посвящали мужчины…»
Ещё одним корешем Пугачёвой в училище был Михаил Шуфутинский, который учился курсом младше Пугачёвой. Он рассказывает: «У Аллы была хорошая стройная фигура, ножки такие девчачьи, лицо в веснушках и копна рыжих волос, чуть ли не до пояса. Одевалась она очень эффектно, и мальчишки вовсю за ней ухлёстывали.
Алла часто бывала у нас дома, и бабушка каждый раз укоряла её за длину юбки: «Как можно ходить в таком виде?! Нельзя же так коротко!» — на что я с видом знатока отвечал: «Бабуля, ну если есть что показать — почему не показать».
Наша директриса Гедеванова слыла отпетой ретроградкой не только в музыке, но и в том, что касалось одежды учащихся: у кого из девчонок юбка чуть выше колена — могла не пустить на занятия или выгнать с урока, о джинсах вообще разговоров быть не могло. Пугачёвой доставалось больше всех.
Иногда мы с Аллой прогуливали занятия. Особенно не хотелось идти на академический хор. Занятия начинались в девять утра, а нас клонило ко сну. Поэтому после первого часа мы обычно сбегали. Шли или ко мне или к ней, она жила на Крестьянке, за сотым универмагом, почти у самого училища. Частенько, прогуливая занятия, спускались в подвал училища, там располагались классы для индивидуальных уроков. Просили кого-нибудь из отличников взять ключ на свою фамилию — отказать никто не мог, потому что я был авторитетом, — и начинали там джазовать. Я садился за рояль, кто-то приносил контрабас, Алла пела. Причём пела так хорошо, как поёт сейчас. Но тогда она исполняла песни на каком-то немыслимом полуболгарском, полуюгославском языке и по ходу придумывала такие словосочетания и приёмы, которых никто из нас, включая её саму, не знал. Однако получалось очень лихо, в такой ультрасовременной манере, к которой в Европе певицы пришли лет через десять. Мне страшно нравилось её пение…».
К слову, именно за эту ультрасовременную манеру ей уже тогда крепко досталось. Однажды она исполняла песню на стихи Леонида Дербенева про фабричную трубу, которая рухнула, и свидетелем этого пения стал кто-то из руководства училища. За неслыханный упадок нравов Пугачёву чуть было не отчислили. Мама пообещала, что ничего подобного впредь её дочь не позволит…
Несмотря на это, Алла твёрдо решила быть не дирижёром, а певицей. И хотя голос у неё тогда был неважнецкий, однако сценического шарма хоть отбавляй. Именно это в итоге и сыграло свою роль, когда 16-летнюю Аллу Пугачёву пригласили на первые в её жизни гастроли. Произошло это осенью 1965 года. Вот как она сама об этом вспоминает: «День был пасмурным. Шёл дождь. На первом же уроке получила двойку. И вместе со своей подругой убежала с занятий. Невезение продолжалось: в кино попасть не смогли. Дождь лил по-прежнему. Забрели в какой-то клуб. Шли на звуки музыки и попали в зрительный зал. Тихонечко заняли места и стали следить за тем, что происходит на сцене. Играл ансамбль. Из-за кулис вышла артистка в красных лакированных сапогах. Спела незнакомую песенку. Потом о чем-то долго говорила с руководителем. Ушла. Ансамбль снова начал играть. Вышла другая певица в таких же красных сапогах. И песню пела ту же самую.
Когда на сцене появилась пятая исполнительница в таких же красных сапогах и запела ту же самую песню, стало невыносимо смешно, и я рассмеялась. Руководитель ансамбля закричал, почему в зале сидят посторонние. От этого стало ещё смешнее, и вдруг неожиданно для самой себя я громко напела припев песни. И услышала:
— Если ты такая смелая, то давай выходи на сцену и пой!
— Я бы вышла, да вот сапог красных у меня нет!
В Москве тогда были очень модны такие сапоги. Я, как и все девчонки, тоже мечтала о них.
— А мы тебе дадим напрокат…
Появился азарт. Поднялась на сцену. Действительно, дали красные сапоги. И вот я на сцене. Вдруг стало как-то страшно. В зале темно. Огонь прожектора слепит глаза. Но отступать — не в моих правилах. Взяла дыхание и спела песню.
— Откуда ты знаешь эту песню?
— Выучила, пока слушала других.
— Ну, иди!
Ушла. А через несколько дней получила почтовую открытку: «Нужно прийти на радио, на запись песни „Робот“. Той самой, которую пели тогда в клубе. Оказывается, руководитель ансамбля, он же автор песни (Левон Мерабов написал музыку, а стихи — Михаил Танич. — Ф. Р.), приглашал на следующий день исполнительницу для записи на радио. Получилось, что это был мой первый конкурс, и я на нем победила…».
Мерабов руководил ансамблем при известном эстрадном дуэте Александр Лившиц — Александр Левенбук. Этот дуэт в те осенние дни подготовил новую программу под названием «Пиф-паф» и искали в неё вокалистку. Надеюсь, читатель догадался, на ком они остановили свой выбор? Правильно, на Пугачёвой, с которой их познакомил Мерабов. Однако было сразу два «но»: чтобы отправиться с юной исполнительницей на гастроли, надо было выбить разрешение, во-первых, у её мамы, во-вторых — у руководства музыкального училища. Первой под усиленную обработку попала мама будущей гастролёрши.