Аллилуйя женщине-цветку
Шрифт:
В те годы ни госдепартамент, ни Гарвардский университет, ни, тем более, Голливуд не направляли с какой-нибудь миссией «цветной народ» в страны Европы, жившей под знаком плана Маршалла. Так кто же этот плейбой с кожей красного дерева, который, казалось, только что выплыл на поверхность из сливок общества в Бостоне.
Утонченность и светская раскованность внешнего вида незнакомца резко контрастировали с его необычайной застенчивостью и робостью. Он как будто горько раскаивался за то, что влез в эту квашню сплошь из «белых», шаркал подошвами по полу, будто продирался сквозь снежную
— Добро пожаловать в Сорбонну, сударь! Вы какую аудиторию ищете?
Не столько мои приветливые слова, сколько цвет моей кожи, чего он впопыхах признательности как бы даже и не заметил, вызвали у него на лице обворожительную улыбку облегчения, которая очень шла к его облику молодого английского лорда.
— Вы американец, сэр? — спросил он.
— Я гаитянин, Стефан Ориоль.
— Гаити, Вест-Индия, Туссен-Лувертюр, герой освободительной борьбы! Меня зовут Уильям Фаулер, Билл Фаулер из Гарлема.
— Вы не состоите в родстве с джазовой знаменитостью?
— Рей Фаулер — мой отец. Гаитяне тоже заражены вирусом джаза?
— Джаз, блюз, негритянские спиричуэлс — это все и наше тоже.
— А что думает по этому поводу Декарт? — попробовал пошутить он, разглядев имя философа, выбитое позолоченными буквами на портике над аудиторией.
— Он, конечно, на нашей стороне, — ответил я. — По какой специальности вы готовитесь?
— Специальности? Пока еще никакой. Я записался в Альянс-франсез. Надо сначала выучить ваш язык. А вы, сэр?
— Я собираюсь получить степень лиценциата по классической литературе. А еще я хожу на лекции в Сьянс-По.
— А это что за зверь?
— Институт политологии Парижского университета. Там объясняют, каков есть мир на самом деле.
— Надо остерегаться объяснений белых, сэр. В объяснениях-то они сильны. А вот джаз никому и ни в чем не дает объяснений и сам в них не нуждается.
— В этом-то его сила. Вы узнали это от папы Фаулера?
— От отца, конечно. Но и Миссисипи, старый Юг, блюзы — тоже отличные учителя!
Двери аудитории распахнулись.
— Извините, — сказал я, — лекция начинается.
— О чем лекция, сэр?
— О лирической поэзии средних веков. Читает знаменитый профессор.
— А конкретно о чем?
— О целомудренной деве тринадцатого века, которая сильно любила и кончила трагически.
— Разве можно любить, имея такое прозвище? Не-ет, Билл на это не клюнет, — плутовски ухмыльнулся он.
— Где вы живете в Париже?
— В греческом общежитии, в университетском городке.
— Так я тоже в городке. Как-нибудь увидимся.
— До скорого. Большое спасибо, сэр!
Пламенная речь Постава Коэна не позволила мне углубить мои впечатления от нового однокашника. Все же, прежде чем проскочить подъемный мост к замку Габриэлы де Вержи, героини лекции, я успел поместить Фаулера в ячейку
Я собирался непременно встретиться с сэром Биллом и был убежден, что знакомство с ним поможет мне лучше узнать быт и нравы Черной Америки. Помимо джаза, я узнаю кое-что новенькое и о блюзе, и о музыкальных новинках старого Юга.
Кроме того, в ту зиму я увлекался чтением Ричарда Райта, Ленгстона Хьюза, Канти Куллена, Уильяма Дюбуа. Они своим спокойствием уравновешивали ощущение тревоги от чтения их соотечественников из «потерянного поколения» — Хемингуэя, Фолкнера, Дос Пассоса, Эзры Паунда, Скотта Фицджеральда. Да и Сьянс-По просветил меня насчет конфликтов, разделяющих людей по цвету кожи в стране дядюшки Сэма. Сэр Билл залетел ко мне, как редкая птица: он наверняка оживит и, как опытный дирижер, приведет к стройности и согласованности мои разрозненные познания о его стране.
Прошла день за днем целая учебная четверть, а наши с ним дороги так пока что и не пересеклись. Дело обыкновенное в Париже, даже между соседями по лестничной площадке. Я уходил рано из кубинского общежития, усердно занимался весь день в Латинском квартале и возвращался в городок поздно вечером. При одном только виде горы книг, которые предстояло проработать, отпадала всякая охота выйти подышать свежим воздухом. Но все-таки в уик-энд я бывал то на стадионе, то в кино на улице Вавен, то на концерте или в музее — всегда вместе с Лидой Домброзовой. Я страшно увлекался тогда этой чешкой, теннисисткой, с которой познакомился в Праге прошлым летом. Было радостно ловить форель в реке этой блондинки семнадцати с половиной лет.
Во второй раз я повстречал сэра Билла, когда шел под руку с блистательной Лидой. За одну ночь с субботы на воскресенье бледная и промозглая зима вдруг отступила и открыла путь ясному и обсохшему дню. В парке Монсури весна уже овеяла своим дыханием парижские деревья. Было очень кстати добавить к нашей страсти еще и наступление весны. Романтически посидев под оживающими ветвями, мы двинулись по бульвару Журдан в сторону давно облюбованного нами кафе «У дядюшки Золя». Мы уже почти толкнули дверь-вертушку, когда я услышал за спиной:
— Хеллоу, сэр Стивен!
Теперь Уильям Фаулер, с такой же элегантностью и бесшабашностью плейбоя, красовался в бесподобном демисезонном пальто нараспашку, а на голове было что-то вроде фуражки морского офицера. Он пылко схватил меня за обе руки.
— Рад снова увидеться с вами, сэр. Зайдем вместе?
— Разумеется. Позвольте представить вам мою маленькую подругу.
Я пропустил его вперед. Лида уже сидела за стойкой и глядела на нас, улыбаясь.
— Это сэр Билл, мой американский друг, о котором я тебе рассказывал.