Альма. Неотразимая
Шрифт:
С первой секунды, как только вошла сюда, Амелия чувствует себя будто в театре.
– Капитан?
Наверху трактирщик Папийяр нырнул во мрак комнаты.
– Капитан…
– Оставьте меня в покое!
– Прошу прощения. Но я должен сообщить вам две вещи. Во-первых, ваша рабыня… Та женщина в конюшне…
Слышно, что Гардель задышал медленнее. Он поднялся в кровати. Папийяр продолжает:
– Говорят, она не выживет. И малыш тоже. Роды идут очень скверно.
Ворчание.
–
– Моя кухарка, которая у половины города принимала роды.
– Где она, ваша кухарка?
– Она в порту. Но сейчас вернётся.
Гардель старается хранить спокойствие. Он не включил ту беременную в проданную испанцу партию. Она – из око. У неё мета песни, хоть уже много недель никто и не слышал, чтобы она пела. Он надеялся, что продаст её вместе с ребёнком уже во Франции и обогатится. Если она умрёт, это будет серьёзная потеря.
Деревянная нога капитана вновь упирается в пол. Нужно спуститься в конюшню, взглянуть, что ещё можно сделать.
– И есть ещё второе, – говорит Папийяр.
– Что?
– Второе – это…
В дверь стучат, и она распахивается прежде ответа.
– Это она, – договаривает Папийяр тише.
Молчание. Амелия вошла в комнату.
– Мадемуазель Бассак, – говорит Гардель.
Он соскочил с кровати. Он не знает, как умудрился тут же узнать её, когда свеча в восковой луже на столике уже почти не даёт света.
Амелия ничего не видит: темнота застала её врасплох. Гардель пользуется этим, чтобы спрятать назад ногу и повернуться выгодной стороной. Перед этой девушкой он не хочет показывать ни малейшей слабости.
– Ваш отец, мадемуазель, тоже в Сан-Доминго?
– Почему все кругом непременно говорят о моём отце?
Молчание.
– У вас здесь темно, – прибавляет она.
– Это всё Папийяр. Он боится зноя.
Хозяин подскакивает.
– Я?
– Вон, Папийяр! – приказывает капитан.
Амелия проходит вглубь комнаты. Она пропускает Папийяра: тот выходит, закрыв за собой дверь.
– В таможне мне сказали, что вы здесь, – говорит Амелия.
– Да. Я работаю.
– Я зашла узнать новости. Мы давно не получали от вас писем.
Она отдёргивает занавеску и закрепляет её сбоку. По полу разливается приглушённый свет. Гардель убрал пистолет за пояс, под камзол. Вокруг него поблёскивают осколки разбитого графина.
– Должно быть, письмо разминулось с вами, – говорит он.
– Жаль.
– Я отправил его, едва ступил на берег, как всегда и просит господин Бассак.
– Это прекрасно.
Амелия решила ничего пока не говорить о смерти отца. Пусть он в последний раз побудет ей опорой – прежде чем придётся всю жизнь опираться лишь на собственные силы.
– Весь товар продан, – говорит Гардель. – Последних пятнадцать негров, которых господин Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.
– Сам корабль там?
– Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.
– Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.
– Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?
– Я не знаю.
Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.
– А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?
– Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.
От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.
– В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.
– Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.
– Сделке с кем?
– С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…
– Кроме чего?
– Кроме одной женщины внизу…
– Я видела её в конюшне.
– Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.
– И всё же расскажите.
– Я купил её за свой счёт на побережье Гвинеи.
– И что же?
– Предложил испанцу.
Гардель лжёт. Он никому не говорил о ней, но ему, похоже, пришла в голову мысль, как не потерять всё.
– Этот господин не захотел её брать, – продолжает Гардель. – Сказал, что не хочет рисковать, так как ребёнок ещё не родился. Испанцы не такие сентиментальные, как кажутся на вид. Они умеют считать деньги.
– К чему вы клоните?
– Я продавал ему беременную женщину, а значит, и тот самый риск заодно.
Он понижает голос:
– Открою вам мой секрет: единственный способ выиграть – не играть самому, а предоставить это другим.
– Сколько?
– Я готов был отдать женщину вместе с ребёнком за две тысячи французских ливров прямо сейчас или за три – после родов.
Гардель даже не заговаривает про око и мету песни. Нет времени. Он лишь надеется выгадать сколько-то денег, продав женщину, которая уже при смерти. А ощипать эту невинную голубку, которая на него смотрит, будет нетрудно. Он бормочет:
– Две тысячи, слышите? Это почти даром…
– Пятьсот!
– Что-что?
– Я куплю её за пятьсот ливров наличными, – звучит звонкий голос Амелии.
Гардель смотрит на неё. Да как она смеет?
Амелия собрана. Вид у неё как у маленькой девочки, которой дали монетку, чтобы она поставила на лошадь на Ньюмаркетском ипподроме.
Капитан переводит взгляд на входную дверь.
– Я сказал, две тысячи, мадемуазель Бассак.
– Пятьсот, – повторяет она.
Гардель знает, что в любую секунду может войти Папийяр и объявить, что роженица скончалась. Сделку нужно провернуть скорее.