Альма. Ветер крепчает
Шрифт:
Дрожь пробирает Альму вместе с этим видением. Где всё в порядке, где Лам сидит на плечах у отца, где он уже уткнулся матери в шею, а та говорит, как всегда:
– Вот он, наш маленький сурикат. Вот и ты, Лилим.
Альма уже поворачивает назад, чтобы взобраться по чёрному каменному склону и скорее бежать домой. Лепёшки на огне, должно быть, подрумянились. Две обезьянки с их дерева дожидаются пира, цепляясь за ветки розовыми ладошками. Но в тот самый миг, в ту секунду, когда Альма оборачивается, чтобы идти домой, она замечает плывущее
Лам ушёл вместе с Дымкой. Теперь она уверена.
Они сбежали из долины вдвоём.
В тот же самый миг, давя ногами ил ручья, её отец вновь сходится с Сумом.
Нигде ни следа маленького Лама. Они ищут его уже много часов.
Вот они делят между собой новый квадрат, к востоку, будто играют в охотников. Сум удаляется размеренным бегом. Он издавал бы воинственный клич, если б мог, но с его губ ещё никогда не срывалось ни звука.
Отец за его спиной не сдвинулся с места. Он знает, что это не игра. Мози будто стал камнем посреди ручья. Взгляд его замер на скалах, далеко впереди, где они расколоты надвое.
«Расщелина. Может, там, в Колючей расщелине, ещё осталась вода».
Вот что мелькнуло в его голове.
Он направляется туда один, мелкой охотничьей трусцой, напрямик. Кусты он не огибает – он пробегает их насквозь. Ничто его не остановит. Он пересекает затопленные ложбины. Разгоняет стада зебр, подняв над головой копьё и ни разу не замедлив шага. И пока тело его бежит по холмам, мысли всё глубже увязают в страхе. Он думает, каким решительным бывает Лам: этот ребёнок способен на всё. Вспоминает, какое упрямое лицо было у него в последние дни. Почему с начала дождей он вечно где-то пропадал? Почему возвращался вечерами такой усталый? Что он замышлял?
Мози лезет вверх по склону, ведущему к расщелине. На скалах вокруг водопады почти иссякли. Может быть, там уже несколько дней как нет воды. Мози всем сердцем на это надеется. Он любит, когда долина становится неприступной, укрывая их семью от всего.
Но, забравшись на вершину, он видит, что вода ещё осталась. До первых шипов не глубже метра. Однако хватит, чтобы переплыть.
А в грязи – детские следы.
Несколько секунд он стоит над расщелиной.
И вспоминает день, когда причалил сюда под дождём. Это было так давно.
Вместе с Нао они вывели пирогу на мель, поднялись по чёрным камням. Они не знали, на какой ступили берег. Два выбившихся из сил беглеца – они знали друг друга считаные дни, но уже были одним целым.
Мози спускается ко входу в пещеру, где они провели первую ночь, почти двадцать лет назад. Они проспали в ней вместе, будто выброшенные на необитаемый остров. Наутро вся вода ушла из оврага. Долина сомкнулась за ними.
На заре, глядя на свет, Нао сказала:
– Изейя…
На языке око это значит «ладонь».
Долину назовут Изейя.
Было утро. Они совсем не знали, где оказались. Им хотелось есть и пить. Сидевший на камне вдали леопард смотрел, как они вылезают из пещеры. Однако тем утром, после всего пережитого, после мира, откуда они сбежали, Нао и Мози знали: если всю оставшуюся жизнь им придётся бороться лишь с голодом, жаждой и дикими зверями, это будет раем.
И они оказались правы, потому что, едва был построен дом на смоковнице и дети появились на свет, Изейя на долгие годы стала для них куда лучше рая.
Теперь Мози заходит в пещеру.
Вся сладость воспоминаний разлетается от его крика.
Пироги на месте нет.
Кто мог её взять, если не Лам?
Мальчик ушёл. Он покинул их дикую крепость.
5. Быть по ту сторону
Нао не слышала, как муж подошёл к дому, но спиной почувствовала его тень, когда он встал в дверях.
Она оборачивается.
Мози стоит в закатных лучах, против света. В руках у него перепачканный землёй чёрный кожаный свёрток. Это остатки его прошлой жизни, завёрнутые в плащ и перетянутые ремнём. Свёрток, который его жена хотела стереть из памяти, однако узнала сразу. Когда они прибыли в долину, Мози закопал все свои вещи.
Нао тихо встаёт. И наконец различает его лицо, несмотря на слепящее вечернее солнце. Он говорит:
– Лам сбежал. Он нашёл пирогу.
Нао смотрит на него потерянно, будто он говорит на незнакомом языке.
– Если я не пойду за ним до темноты, – продолжает Мози, – проход закроется.
Нао хотела бы не понимать летящих на неё слов, но – поздно, они уже вонзились ей в сердце. Уйти – значит покинуть долину на целый год. Вернуться до следующих больших дождей невозможно.
– Я вернусь с Ламом, – шепчет Мози. – Скажи детям, что я поручаю им беречь свои жизни. Скажи Альме… А куда делась Альма?
Нао медленно качает в ответ головой: она не знает.
– Скажи, что я верну Лама. А ещё что моё копьё остаётся ей.
Нао молча подходит к Мози. Кладёт голову ему на плечо.
– А Нао? – спрашивает она наконец. – Что мне сказать Нао?
Снова молчание. Она не отступается:
– Что я скажу Нао, когда она очнётся от этого кошмара?
– Ты скажешь ей то, что она знает сама. Пусть хранит в себе память своего народа и хранит всех своих детей. Она сильнее меня. Пусть сбережёт их живыми до моего возвращения.
Он чувствует плечом, как потяжелела голова жены. Он говорит:
– Она всё поймёт. Она знает тайну.
Нао закрывает глаза. Да, в ней хранится сокровище, которое принадлежит не ей. Память её народа. Она была последней из око. Она добралась вместе с Мози до этой долины, чтобы сберечь эту память. Ей казалось, что нет ничего важнее. Она была готова на всё.
Но, один за другим, родились дети, и этим вечером всё пошатнулось из-за маленького беглеца, которому едва минуло десять дождей.