С большим трудом был отвоёван дом.Под ним подвала два, как будто залы.И ночь пришла израненным зверьком,А ночевать – начальство приказало.Спокойнее ночлега не найти,Должны подвалы эти подойти.В одном из них – бойцы отца и он,В соседнем – чей-то автобатальонИ экипаж израненного танка.Их посетила подлая «болванка»И все погибли – это был не сон.И во вторую роковую ночьТам ночевали только смельчаки,Что головой своей рискнуть не прочь,И думали, наверно, чудаки:Снаряд, мол, избежит повторной встречи,Ведь это математику калечит.Но прилетел он всё-таки опять,Наверно, немец бил прямой наводкой,В то самое окно, донельзя чётко,И вновь пришлось ребятам умирать.И в третью ночь фашист принёс его, —Но не было в подвале никого.
Бункер
У
Геббельского бункера уже,А пули разжужжались до предела.Ох, не споткнуться бы на виражеИ уцелеть – желанней нету дела.В одном из залов, вроде – никого,А вот, в другом,Он вдруг услышал: «Алик!»Отец немедля на пол,Волшебство,Что вовремя по имени назвали.Над головою пули пронеслись,Противный визг услышал, жив ей Богу.Товарищ по войне отцу спас жизнь,Бойцу, к несчастью, прострелили ногу.Промчалось только нескольких секунд, —Теперь фашист сражён отцовской пулей.Незабываем на своём векуСпасенья крик…Вот смерть и обманули…
Григорий Егоркин
Этот Май
Ушедшим однополчанам и командирам
Ох, этот глупый май,чтоб драли его черти!Подходит он, и тыневольно вспоминай:кто в мае вступит в брак,промается до смерти —народная молва.Что делать – месяц май.Ах, этот гордый май!Пройдя в строю единомс портретами бойцов,по полной наливай.Чтоб не забыть Хатынь,«катюши» под Берлином,блокадный Ленинград.Таков он – месяц май.Ух, этот гулкий май!В казачьем батальонеделились пополами «прима», и сухпай.Короткий бой, наряд,НП на терриконе,ночные трассера…Всё это – месяц май.Эх, этот горький май,от слёз мужских кипящий!Мы здесь пока, а тешагнули через край.Кто в мае с честью пал,бессмертие обрящет —окопная молва.Воздай им, месяц май!
Ольга Бондаренко
И. В
Здесь я вспоминаю пехоту.Отчизны суровой сыны,Вы делали смело погодуНа картах последней войны.Вы живы! Далёкое – близкоИ память живая светла.На страже стоят обелиски,В них нету ни злобы, ни зла.Покой, тишина среди сосен. .Преддверием чёрных полосУгрозы, что ветер доноситКак новое время для слёз.Нам стойкость ещё пригодится,Не славя ни хищи, ни лжи,Умрём, как твои пехотинцы,Упав у последней межи.
Базар в дни войны
Из сердца, из памяти ложкойЧерпай! – мне не жаль ничего.Морошка! – отдам за картошку!Купите, купите её!Голодный. Он ест понемножку.Еда! Этот сказ про неё:На углях вкуснее картошка,В мундире сытнее всего.А сахар и хлебные крошкив махорке, в мякине трухи!.Однажды сменяли серёжкиНа склянку, где были духи.Но в год урожайный роскошноНадеждой сияет жильё.Картошка! отдам за серёжки!Купите, купите её!.
Александр Точнов
Война
Боец не стар был и не молод —Два ордена, звезда одна.Забрал родных блокадный голод,Оружие дала война.В огне пылало Бологое.Бомбили немцы всё кругом.В руинах и село родное,Где раньше бегал босиком.Сжал кулаки солдат до хруста.Не соль невыплаканных слёз,Не боль, не горестные чувства,А месть к Рейхстагу он пронёс.
На вольном просторе
Порывистый ветер на вольном простореПрогнал непогоду с прибрежья долой.Сюда, где встречаются суша и море,Спешат перелётные птицы домой.Летят в свежем бризе без запаха гнили,Над грозным обрывом скалистой стены.А землю зимою для птиц сохранилиОтважные люди, что здесь рождены.Простые, совсем небогатого рода,Но честь в благородстве осанки узри.Им
быт и повадки диктует природа:Всяк воин снаружи, мыслитель – внутри.Народ охраняет бескрайние дали,Где пращуры жили средь местных богов.Врагу ни воды, ни земли не отдали,Как вольные птицы, живут без оков.
Борис Ольхов
Окончил МЭИ, кандидат технических наук, автор четырёх поэтических сборников. Публиковался в альманахах ЛИТО Центрального дома учёных РАН, «Муза», «Антология лирической поэзии», «Мужи и музы».
Была война…
Военное детство
Военное детство безумно далёко,Но цепкая память надёжно хранит:На весь переулок разбитые стёкла,В осколочных ранах асфальт и гранит.Сирена – тревога – в убежище, быстро!Упал на «Вахтангова» первый фугас.На крыше – песком по сверкающим искрам;Огонь, разгоравшийся было, погас.В убежище тесно. Оглядки с опаской.Детишки – не видно ни щёчек, ни глаз:Какой-то сюрреалистической маскойС морщинистым хоботом противогаз.Задраены шторы на каждом из окон.На стёклах – наклейки бумажных крестов.Глядящее в небо прожектора око.Зенитки на каменных арках мостов.Так было. Был повод для страхов, сомнений,Но знали: погонят захватчиков прочь.И сняли с окон черноту затемнений,И звёздною стала московская ночь.Росла и растёт череда поколений,Смотрящих в былое глазами кино.Хранит человеческой памяти ГенийВесь ужас войны, отгремевшей давно.
Синеглазка. 1942 г
Бушует перрон возбуждённой толпой,Как пеной волны океанский прибой.Корзина, рюкзак, чемоданчик, мешок,Кастрюля, ведёрко, бочонок, горшок,Гитара, гармоника, аккордеон,«Пусти! Дай дорогу!», «Пошёл ты…!», «Пардон».Фуражка, ушанка, пилотка, платок,Водяра, пивко, молоко, кипяток,Сухарь, полбуханки, тушёнка, яйцо,Мордашка, башка, образина, лицо,Шинель, телогрейка, фуфайка, тулуп.Кто умный не в меру, кто попросту глуп.Вдруг в конце перрона из дверей вокзалаПоявилась девушка с синими глазами,Синими, как небо, синими, как море,И на миг забылись горести и горе.Девушка-блондинка в лёгком летнем платье.Все друг другу стали, как родные братья.И все расступились в молчанье немом.Стояли, глазели с разинутым ртом.А девушка шла – словно ангел летел —В проходе шеренгами замерших тел.И шла она, голову гордо подняв,И сказкою стала печальная явь.И волосы флагом вились на ветру,Как ветви берёзы весной поутру.Смотрели старухи сквозь стёкла очковИ слушали цокот её каблучков,Смотрели на парус воздушного шарфа,Что вился под звуки эоловой арфы.Приблизилась девушка к краю перрона.Над нею внезапно возникла коронаВ бесчисленных солнечных ярких лучах,Блеснувшая в жаждущих чуда очах.Зажмурились люди от яркого света.Очнулись не сразу. А девушки – нету…Чтобы поместились все навернякаПодали пустые два товарняка.В чрева всех теплушек серою толпойВтискивались люди – рукопашный бой!«Мама! Где ты, где ты?», «Залезай скорей!».Наконец закрылся длинный ряд дверей.Двинулись составы. С паровозным паромСвист на всю округу. Кто успел – по нарам,Остальные – на пол, как мешки, навалом.Кто – бутылку с квасом, кто – горбушку с салом.Но с вагонной жизнью начали свыкаться,Прекратилась ругань, кончили толкаться.И, как по команде, разом замолчали,Вроде бы друг друга и не замечали.В тесноте вагонной, в грохоте и тряскеВспомнили в теплушке все о синеглазке.Каждый думал: «Это было не со мною,Знамо, это было что-то неземное»…И на миг забыли люди про войну.Про свою пред Богом вечную вину.
Садовое кольцо. Лето 44-го
Они напали на мою страну,Мечтали захватить мою столицу.В расцвеченном знамёнами строюПо ней пройти мечтали Гансы, Фрицы.И вот они в Москве. Сбылась мечтаВ Москве, служившей их заветной целью,Они бредут, как стадо. И молчат.Бойцы конвоя – вдоль колонны цепью.Они идут, понуро опустивБесцветные затравленные лица.Весёлого «Хорст Весселя» мотивТеперь не прозвучит для Гансов, Фрицев!Вдоль улиц – сотни, толпы москвичей.А в первый ряд толкают ребятишек:«Глядите на кровавых палачей!Уже победа близко! Немцам – крышка!».Прошаркала колонна, а за нейПо следу – поливальные машины,Чтоб вытравить их след, как травят вшей,Как сор метлой метут из нор мышиных.Я помню, будто было всё вчера:Вели фашистов пленных по Садовой.Смотрели молча. А в душе: «Ура!Конец пришёл затее их бредовой!».Потом штандарты вражеских полковШвыряли у подножья Мавзолея.А гордый стяг страны большевиковВитал, над Красной площадью алея.
