Альманах «Мир приключений» 1955 год
Шрифт:
Подобрали оружие, брошенное убежавшими чужаками: гладкую, как цепилка от цепа, палку со вставленным в толстый конец моржовым зубом, ещё дубинку с прикрученными жилами большим острым кремнем и олений рог на палке, похожий на тот, с которым Биар вышел к повольникам на мысу. Нашлась мазанная глиной корзинка с горячими углями, тоже похожая на биаровскую. Только тут хватились повольники: а где же сам Биар с девушкой Бэвой? Их не было. Они убежали, а как и когда — того в общей суматохе никто не видел.
Повольники рассматривали оружие чужаков. Плохое. От него достаточно одной кожаной
Раненых уложили на хвойные постели и залили раны теплым жиром. Заренка держала на коленях голову своего двоюродного брата, Радока. Радоку стрела угодила в бок. Вырвали её. Парню плохо. Едва слышным голосом он просил, чтобы сестра спела любимую грустную новгородскую песнь:
Ты скажи, расскажи, расскажи, не забудь, Передай, повести всему людству, От отца не скрывай, от братьев не таи, Матке слово снеси, Что пропал я не зря, не сглупа потонул, Не в болоте загряз, не в гульбе я пропал — Сговорился я сам с Черным лесом глухим, Обженился я сам на широкой реке, Доброй волей пошел, доброй волей гулял, Доброй волей всё взял…Радок смотрел в вольное небо и шевелил губами. Ему казалось, что он тоже что-то поет.
Но ему мнилось, что кругом не товарищи, что он лежит не на мягкой хвое и не воздухом дышит. Его колыхала прозрачная, мягкая теплая волна, и он опускался в подводное царство. К нему склонялись и его ласкали водяные розы. Из чашечек роз выплывали красавицы, обнимали парня белыми руками, и он пил сладкий девичий мед, не мог насытиться счастьем.
Вода холодела и темнела. Радок зашевелил руками, искал и прижимал к себе невиданную красавицу, чтобы согреть сердце о сердце, приподнялся. Он глядел не мигая, но более не видел. Сестра прикоснулась к спокойному лицу и смежила брату веки. Роняла теплые женские слезы.
На руках Или второй повольник прощался с жизнью.
Повольники трудились без отдыха всю короткую ночь, нарастили борта расшив и наготовили плетней. Теперь и настоящей стрелой не пробьешь, не то что слабой костяной. Можно сталкиваться на воду и считаться с чужаками за своих полегших. Из раненых семеро уже похолодели, а двое выходятся или нет — кто скажет…
В лесу, за засекой, где стоял дозор повольников, было спокойно, и река против случайного стана опустела. Но чужаки не ушли. На том берегу над деревьями и кустами поднимались дымки от костров. Бубны стучали и там и на этом берегу. Пересвистывались дудки. Чужаки переговаривались.
Выше стана, прямо на реке, стояли на якорях пять больших лодей. Около них, как собаки на поводках, держалось десятка два маленьких лодок. Двину берегли с обеих сторон и держали повольников в осаде.
Да, быть бою. Три расшивы, укрытые от стрел, смогут смять и потопить большие лодьи чужаков. Одну уже разбили. А о малых лодочках и судить не приходится. На воде верх будет за повольниками, хотя их осталось лишь четыре десятка, а чужаков несколько сотен.
— Не любо с чужаками драться для драки, — оказал Одинец. Он до сих пор молчал. Его кафтан был в крови: разорванное стрелой ухо распухло, как гриб. — Мы здесь не для того, чтобы, как на льду, тешиться кулаками. Уж если драться, так чтобы был толк…
Он не кончил — в лесу раздался чей-то крик. Прислушались.
— Добро-га! Доброга!
Что же там за чудо? Кто зовет старосту?
— Э-гей! Кто ревет?
— Доброга! Доброга!
А ведь это голос Биара!
Староста перебрался через засеку и позвал рыболова. Тот выскочил из-за дерева и спрятался. Боится. Доброга бросил рогатину и меч и пошел безоружный. Биар выбежал навстречу.
Казалось, чужаки хотели говорить с повольниками — так Доброга понял Биара. Как говорить? Не хитрят ли?
Биар принес бубен, обтянутый с обеих сторон кожей, разрисованный фигурками медведей, оленей и собак. На стук биаровского бубна снизу выплыла большая лодья, полная людей. С неё Биару ответили на бубне, а остальные бубны замолкли, и на реке сделалось тихо.
Чужаки были безоружные. Их лодья медленно и наискосок правила к стану. Гребцы стоя работали тонкими веслами с широкими лопастями, обтянутыми кожей.
Лодья подошла так близко, что стали видны жильные швы на кожаных бортах и лица чужаков. Они были смуглокожие, черноволосые, как Биар, с редкими бородками. Несмотря на теплый день, чужаки были одеты тяжело. У одних с плеч свисали плащи из мехов, собранных хвостами вниз, другие носили собольи шубы. Блестели кафтаны из рыбьей кожи, узорчато расшитые цветными ремешками. Должно быть, старшины. Они махали руками и показывали повольникам пустые ладони.
Седой высокий старик, опираясь на длинную бело-желтую кость, переговаривался с Биаром. Биар, показывая на свои пустые руки и на лодыо, старался объяснить, что не надо оружия.
— Чужаки не боятся, и мы не трусливее их!
Повольники побросали топоры, луки, рогатины, выбросили ножи из сапогов. Кто был в шлеме, тот снял его. Доброга стащил с себя и кольчугу и вместе с Биаром звал чужаков руками и голосом.
Лодья причалила, и люди попрыгали на берег. На борту остались гребцы и старик с костяным посохом.
Один из чужаков заговорил. Чудно: Доброга понимал его слова! Он говорил по-вепси и внятно, хотя ломал слова. И те из ватажников, которые знали вепсинскую речь, слушали тоже.
— Какие вы есть люди? — спросил чужак. — И зачем к нам пришли?
Он разговаривал с Доброгой, а знавшие вепсинское наречие переводили другим.
— Вот оно какое дело. Он говорит, что чужаки узнали о нас от рыболовов, которые бежали с мыса. Дескать, неведомые люди тех рыболовов, которые не успели бежать, побили. Понимай, что мы убили Биара с Бэвой. Вот и собрались чужаки, чтоб нас наказать и прогнать…