Альманах «Мир приключений» 1955 год
Шрифт:
— Богатые места, народ простой и добрый, с ним прожить без спора легко. Что же, браты, думаю, что не искать нам больше добра от добра. Смотрите, биармины совсем не знают железа. Мы им железо — они нам отплатят. Они богатые и своего богатства сами всего не соберут, нам позволят пользоваться всем. Думайте, думайте. Они со своим костяным оружием и припасом сколько зверя и рыбы берут, а сколько возьмут с железным! И мы сколько наловим! Здесь будем тоже садиться, у моря… Ума, ума, браты, приложим ко всему, — продолжал Доброга. — Я так смотрю, что мы сюда налетели не коршунами и не воронами, чтобы выбить добычу — и долой.
— Верно говоришь. Мы будем крепки биарминовской дружбой, — за всех согласился Одинец. — А железо бы здесь поискать! Болот много.
Глава шестнадцатая
В устье реки Двины берега и острова лесисты. А на правом от устья берегу моря, который тянется на восход солнца, лес слабеет. На бугристых холмах березняк не растет ввысь, а кустится. В низменностях расползлись травяные и моховые болотистые луга — здесь биармины пасут свою остророгую скотину.
В своём хозяйстве биармины не держали лошадей, коров, овец, коз и свиней, к которым привыкли новгородцы. Для всего у биарминов была одна домашняя скотина — олень. Такие же олени водились в приильменских лесах, по Нево, Онеге и Свири. Новгородцы считали оленей диким зверем, а биармины сумели приручить их пуще собак. Биармины и ездили на оленях, и доили их, и брали с них мясо и шкуру.
Строились повольники с помощью биарминов. Карислав намашется топором, разогнет спину, а биармин тут как тут, тянется за топором.
— Попортишь железо, мужик. Оставь, — говорил Карислав.
Мало-помалу биармины и новгородцы начинали понимать друг друга в простых делах, и приятель-биармин твердил Кариславу:
— Нет, не попортишь. Нет, не попортишь.
— То-то! Гляди у меня!
Биармин смеялся, показывал на свои глаза и кричал:
— Гляди меня, гляди меня!
— Эх, да не так ты тяпаешь! Смотри, как нужно.
Карислав показывал, как держать топор и как бить, чтобы щепа кололась крупно и железо не мяло, а резало древесину. А биармин вертелся около, припрыгивал в увлечении и крякал под удары:
— Ах-а! Топ-пор! — Ему не терпелось: — Давай топ-пор. Я! Я!
У всех заводились друзья, звали по именам. Отеня сидел на бревне верхом и ошкуривал стругом кору, а оба его приятеля, Киик и Дак, пристраивались рядом и не могли дождаться своей очереди. Бревно поспевало вмиг.
Вечерко вырубал паз в стеновом бревне, и мелкая пахучая щепа летела в глаза Рубцу. Вечеркиного приятеля прозвали так за борозду, которую медвежий коготь пропахал от виска до подбородка биармина. Рубец мигал от щепы, отдувал губы, но не слезал с бревна. Вечерко передавал приятелю топор, Рубец плевал в ладони по-новгородски. Приходила Вечеркина очередь щуриться и мигать от щепы.
По всему было видно, что биармины не знали злобы и вражды. Они привыкли к ватажникам, но к железу не могли привыкнуть. Они научились водить пилой, скрести стругом, тесать теслом и резать ножом, а всё же твердое железо для них оставалось чудом, как в первый день.
Повольники справились со стройкой, и Доброга послал одну расшиву с десятком людей вверх по Двине, на Вагу, чтобы дать о себе весть товарищам и узнать, как у них идет жизнь.
В острожке от семейных стаек тянуло теплым женским духом. Биарминка Бэва принесла новгородцу Яволоду в приданое не одни собольи меха. Что меха! Их Яволод отдал в общую добычу ватаги, для выплаты долга Ставру. Бэва училась от Заренки и Или хозяйству, перенимала навыки и равнялась ухваткой, теша мужа заботой.
Кругом молодой пары не переводились Бэвины родичи. Сколько же их? Не весь ли каменистый берег моря? Биармины умели и любили считаться родством. Они находили свояков в самых дальних коленах и на досугах длинных зимних ночей, перебирая имена и прозвища, поднимались до двух первых людей, которых сотворила, по их преданиям, богиня Воды Йомала.
Рубец сосватал Вечёрке свою сестру. Дак отдал за Отеню дочь. Браки скреплялись общими торжествами. То ли биарминам было любо родниться с железными людьми, то ли они стремились к закреплению союза — об этом мало кто думал, кроме Доброги, но все брали жен с охотой.
Одинец же остался один. Его скорый брак был короток и нерадостен: Иля ушла к Кариславу — она не сжилась с Одинцом. На прощанье сказала бывшему мужу:
— Ты скучный, всё молчишь. И слава о тебе идёт, и тебя почитают, а ты как холодянка-лягушка. Мне с тобой холодно. Как огонь не берет залитую головню, так и тебя не зажечь.
Иля ушла к другому, а Одинцу нипочем, будто ничего не было. В одном Иля была права: с ней Одинец был холоден. Но другие не знали его холода. Верно говорится, что жене труднее угодить, чем миру. Одинец завладел кузнечной снастью, которую ватаги всегда берут с собой для нужных починок, и ему некогда было скучать за любимым делом. К нему приросли четыре биармина так прочно, что их не отлить бы водой и не оторвать клещами. Поглядел бы теперь Верещага на подмастерье, которого он не раз хулил за небреженье к мастерству!
Вместе с помощниками-биарминами Одинец нажег угля, построил кузничку и наладил горновые мехи. Отпускал выщербленные пилы, зубрил и наново закаливал. Сваривал и перековывал треснувшие топоры, прямил и отгибал струги, острил долотья, правил ножи и делал любую работу.
У повольников нашелся небольшой запас сырого кричного железа. Из него кузнец изготовлял самое нужное для биарминов — гарпунные и острожные насадки. Много другого наковал бы кузнец, а где взять железо? Не пустить ли в горн ненужные железные шлемы, броню, кольчуги, мечи и боевые топоры? Нет, нельзя. Ватажники решили сохранить дорогое оружие. Не ровен час, а новгородец без оружия — что медведь без когтей и зубов.
Своих биарминов Одинец учил ремеслу строго, как его самого натаскивал суровый Верещага. И у Одинца всякая вина была виновата, и его подмастерьям-ученикам не было потачки.
Среди мастеров строгость никогда не считалась обидной. Попались ли Одинцу особенно понятливые биармины или каждый человек может хорошо учиться, когда всей душой тянется к знанию, — биармины делали большие успехи.
Ватажному старосте не пошли впрок дальние дороги, повольничья жизнь и морской берег. Не было здоровья Доброге: его не оставлял кашель, его знобило. Он слабел телом и уже не примером, а одним ясным разумом держал ватажников в руках. Бывалый охотник боролся с болезнью, не давая себе лечь в новой избе, на скамью и забыться на мягкой медвежьей шкуре.