Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №5
Шрифт:
«Печатью Господней» была поэзия. Лишь ей принадлежала душа Ахматовой. Об этой единственной принадлежности – пронзительные строки Николая Гумилёва, который раньше других разгадал эту душу:
Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от словЖивёт в таинственном мерцаньеЕё расширенных зрачков.Её душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха… [9]«Златоустой Анной» [10] называла Ахматову Марина Цветаева, не только отдавая ей первенство в поэзии, но и даря любовь своего сердца:
9
Гумилёв
10
Цветаева М. И. Поклонись Москве…: Поэзия. Проза. Дневники. Письма. М.: Московский рабочий, 1989. С. 88.
Невозможно рассказать обо всех посвящениях Ахматовой, которые могут составить солидную антологию [12] . Так же, как её живописные портреты могли бы заполнить собой особую, ахматовскую галерею.
Начало XX века – неповторимое время. «Поэзия жила тогда внушениями живописи, а живопись – поэзии» [13] . Образы поэтов служили идеалом для художников.
11
Там же. С. 84.
12
Первая антология посвящений А. А. Ахматовой, составленная искусствоведом и литературоведом Э. Ф. Голлербахом, была издана в 1925 г. и включала 20 стихотворений.
13
Носик Б. М. Анна и Амедео. История тайной любви Ахматовой и Модильяни, или Рисунок в интерьере (Документальная повесть). М.: ОАО Издательство «Радуга», 1997. С. 170.
Анна Ахматова обладала поразительной внешностью. Её современник Г. В. Адамович вспоминал: «…красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворённостью, чем-то сразу приковывавшим внимание» [14] .
Это подтверждает и Николай Недоброво, друг Ахматовой, эстет, человек большого вкуса: «Попросту красивой назвать её нельзя, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать и леонардовский рисунок, и гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии…» [15] . Уместно сказать, что спустя сорок лет такая мозаика была сделана Борисом Анрепом для Лондонской Национальной галереи.
14
Там же. С. 67.
15
Там же. С. 66–67.
Ещё при жизни Ахматовой её портреты пишут Альтман, Делла-Вос-Кардовская, Анненков, Петров-Водкин, Осьмёркин, Тышлер… Перечень таких имён можно продолжать долго.
И всё же первое место в портретной галерее Анны Ахматовой, несомненно, принадлежит удивительному по силе выразительности рисунку Амедео Модильяни.
Художник утверждал: «Линия – это волшебная палочка; чтобы уметь с ней обращаться, нужен гений» [16] . В совершенстве владея «волшебной палочкой», он создавал свои рисунки мгновенно. Всего пять-шесть выразительных летящих линий – и перед нами монументальный, скульптурный портрет Ахматовой.
16
Цит. по: Филатова Л. Судьба художника // Календарь «В мире прекрасного». 1984. 16–30 ноября.
Рисунок А. Модильяни, как говорила она сама, был единственным её достоянием. Все последние годы он неизменно висел у неё в изголовье.
Искусствовед Н. И. Харджиев по просьбе Анны Андреевны написал об этом рисунке небольшую заметку,
В целом же портрет Ахматовой – это вневременной образ поэта, «прислушивающегося к своему внутреннему голосу.
17
Харджиев Н. О рисунке А. Модильяни // Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. М.: Панорама, 1990. Т. 2. С. 234.
Так дремлет мраморная «Ночь» на флорентийском саркофаге. Она дремлет, но это полусон ясновидящей» [18] .
Эта заметочка Харджиева очень понравилась Ахматовой: всё было сдержанно и возвышенно.
Искусство «волшебной палочки», о котором говорил А. Модильяни, продолжил и по-своему воплотил в своих знаменитых портретах Ю. П. Анненков. Он создал два портрета Ахматовой. Вот что сам художник рассказывает о работе над ними: «Печальная красавица, казавшаяся скромной отшельницей, наряженной в модное платье светской красавицы. Я сделал с Ахматовой в 1921 году два портретных наброска: один – пером, другой – в красках, гуашью» [19] .
18
Там же.
19
Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 114.
Оба эти портрета, говоря словами писателя Е. И. Замятина, можно назвать «портретами бровей Ахматовой». «От них – как от облака – лёгкие, тяжёлые тени по лицу, в них – столько утрат. Они как ключ к музыкальной пьесе: поставлен этот ключ – и слышишь, что говорят глаза, траур волос, чёрные чётки на гребнях» [20] . В этих портретах тот же вневременной синтетический образ поэта, в котором отражается не только биография конкретного человека, но и биография эпохи.
20
Замятин Е. И О синтетизме // Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 14.
Облик Ахматовой, одухотворённый, сдержанный, с оттенком трагичности, привлекал художников. Как счастливы были те, кто имел возможность писать её портрет. Вот строки из дневника Ольги Кардовской: «Я любовалась красивыми линиями и овалом лица Ахматовой… А она, лёжа на своём диване, не сводила глаз с зеркала, которое стоит перед диваном, и на себя смотрела влюблёнными глазами. А художникам она всё же доставляет радость любования – и за то спасибо!» [21]
Многие известные художники испытали эту «радость любования». Однако далеко не все…
21
Кардовская Е. Д. Неизвестный портрет А. Ахматовой. М.: Сов. художник, 1984. С. 330.
Но однажды Анна Ахматова сама настояла на том, чтобы писали её портрет. И обратилась она не к знаменитому художнику, да и не к художнику вовсе, а ещё только ученику, постигающему мастерство живописца. Это был молодой Алексей Баталов, который в то время брал уроки у известного художника и педагога Р. Р. Фалька. Не хватало времени, не хватало уверенности в себе, терзали сомнения по поводу нужности этих занятий. В этот момент Ахматова и обратилась к нему с просьбой написать её портрет. Как это было, Алексей Баталов рассказывает в своей книге «Судьба и ремесло»:
«…Анна Андреевна спросила меня, как идут занятия у Фалька… Я стал рассказывать ей о своих сомнениях и трудностях, видимо, более стараясь уверить и утвердить себя, чем описать истинное положение дел… Анна Андреевна долго молчала, а потом без тени иронии вдруг сказала:
– Жаль. Я хотела предложить вам попробовать сделать мой портрет…
Я остолбенел от неожиданности и головокружительной крутизны поворота всех моих намерений, рассуждений, жалоб… Легко представить себе, какое действие произвела на меня эта фраза, если учесть, что, написав от силы пять или шесть портретов друзей и родственников, я знал о том, как давно Фальк мечтает пополнить свою галерею портретом Ахматовой, я видел, как старик Фаворский делал карандашные наброски её головы, наконец, я собственными руками прибивал в спальне Анны Андреевны строго окантованный рисунок Модильяни… я стоял посреди комнаты, там, где меня застали её слова.