Альмар. Мой новый мир. Дилогия
Шрифт:
— А амулет? — спросила она. — Он же должен был…
— Мой или твой — да, — перебил я ее. — Но не жреческий. Его сила позволяет управлять сразу многими, но не влияет на материальные предметы. Амулет потом, кстати, кто-то снял, и это очень плохо! Наверное, местные высшие уже поработали с кое-кем из братьев, потому что часть из них перешла на сторону напавших. Завязалась перестрелка, которую услышали в крепости и сыграли тревогу. Когда мы туда примчались, жрецы из Госмара удрали подземным ходом.
— А остальные? — спросила жена. — Неужели они думали, что подобное сойдет с
— Так и думали, — кивнул я. — Это ты меня хорошо знаешь, а они судят по себе. С их точки зрения, ничего страшного им не грозило. Наверное, сидели и ждали, что я с ними начну торговаться из-за оружия. Или думали откупиться золотом. Если я тебе скажу, сколько мы его выгребли из храмовых подвалов, ты мне не поверишь.
— И сколько же?
— В два раза больше, чем его у нас! И это только монеты, а там и изделий из золота было навалом, не считая сосудов, полных изумрудов и жемчуга.
— Куда им столько? — удивилась она.
— Этот вопрос нужно задавать не мне, — сказал я. — Сотни лет верующие несли им золото, а жрецы его складывали в свой подвал, причем его туда свозили и из других храмов. При нормальном учете из-за магии красть затруднительно, а расходовали мало. Вот понемногу и собрали.
— И чего они этим пытались добиться? Пусть мы большую часть гвардейцев отправили на север, но дружина вся здесь.
— Мне видятся две причины, — сказал я. — Убрать Жарома, который всем высшим был как кость в горле, и разжиться оружием. Вряд ли в Дарминии осталось много винтовок, а патронов к ним, наверное, почти нет.
— Против тварей? — спросила Адель.
— Против таких тварей, как я, — улыбнулся я. — Не нужно пугаться, а вот проявить осторожность не помешает. Они захватили с собой винтовки убитых братьев, но у них тоже было немного патронов. И где-то еще гуляют три пистолета, которые были у Генкерса. Поэтому не будет никаких выступлений перед толпой и других рискованных предприятий, и никуда не станем выходить без брони и охраны. Я распоряжусь, чтобы сегодня же в наших комнатах разместили жреческие амулеты. Исключение сделаем только для приемной, в которой придется размещать караул. Если повсюду заблокировать мысленное общение, я не смогу работать, а так обо всем будет знать Коль, да и мне для разговоров не нужно будет бегать в коридор.
— Что у вас творится? — соединился отец. — Только хотел заключить брачный союз в Главном храме, а ты его тут же разрушил!
— Убит Жаром, и совершена попытка захватить оружие братства, чтобы потом использовать его против нас. И за всем этим торчат уши вашего брата. А верхушка наших жрецов его прикрывает. И что я, по-вашему, должен делать? Жречество было единственной силой в Ольмингии, которая могла принести нам много неприятностей.
— Было?
— Уничтожив почти всех высших, я сильно сократил число своих врагов. И золота я у них нагреб гораздо больше того количества, которое собрано в нашей казне и лежит в подвалах других дворцов. А ведь его нетрудно было обратить против нас. И, самое главное, у нас теперь не один, а два алтаря!
— Ты вывез алтарь! — поразился он. — Чем ты думал?
— Я всегда думаю головой, — ответил я. — Сейчас собрался сесть за написание Указа. Надо всем доходчиво объяснить, что же произошло, и кто виновник.
— И кто у тебя будет виновником?
— Во-первых, Дармины. После прошедшей войны в их вину с легкостью поверят все. Во-вторых, это Гордой. Его бегство — это уже доказательство вины. Ну и, в-третьих, это сообщники вашего брата из числа высших жрецов. Доказательств их вины достаточно, а если потребуются еще, их предоставит единственный уцелевший Старший жрец, которого сейчас допрашивают в пыточной службы безопасности. Про алтарь в Указе не будет ни слова.
— И что дальше? — спросил отец. — Жрецы плохие — долой жрецов! А ты подумал о том, что у саев нельзя отнять их веру, ничего не дав взамен?
— С моей точки зрения, у вас не вера, а так… — сказал я. — Ерунда, одним словом. И ее не улучшишь какими-то реформами, потому что нужно менять все! Жаром начал этим заниматься, и его убили. Но оставлять все, как есть, нельзя. Ясно же, что я по вашим текстам — самое главное зло! И все жрецы поставлены в безвыходное положение. Продолжать проповедовать то же самое, значит, вступить в конфликт со мной. А если поддержать меня, нужно выбрасывать все те священные тексты, которыми пользовались тысячу лет. Пока все молчат, потому что поверили в угрозу тварей. А что будет, когда эта угроза исчезнет?
— Ты что-нибудь придумал?
— Конечно, — ответил я. — Буду сидеть и ждать. Жрецам без алтаря нужно срочно менять одежду и заняться чем-нибудь другим, поэтому они придут ко мне договариваться. И если договорятся на моих условиях, я им отдам алтарь и даже помогу придумать религию и объяснить саям, почему им тысячу лет говорили чушь. В моем мире с настоящей верой такое можно сделать, только залив страну кровью, а здесь все пройдет гораздо легче. А вашу свадьбу можно провести в любом из столичных храмов. Но я бы не стал этого делать, а провел ритуал на нашем алтаре. У нас есть свои жрецы, а у Алексея божественной силы не меньше, чем ее было у Гордоя, так что он с удовольствием вытащит для вас нужный шар.
— С кем ты говорил? — спросила жена.
— С отцом, — ответил я.
— Сердится?
— Скорее, растерян. Малыш, подожди, пока я напишу Указ, а потом чем-нибудь займемся. Хочешь, сходим в парк?
— Ты бросишь все дела и пойдешь со мной гулять? — не поверила Адель.
— Я пойду гулять с вами, — сказал я, погладив ее живот. — Дрыгается… Может, тебе с ним тяжело ходить?
— Тяжело, — согласилась она. — Но все равно пойду. Уже давно не было безветренной погоды и солнца, а сегодня просто замечательный день!
С Указом я просидел минут сорок, после чего отдал его Колю и начал собираться на прогулку.
— Ты собираешься, как на войну, — пошутила жена. — Чего ты опасаешься? Ограду хорошо охраняют, а сейчас еще день.
— Ты у меня одна, — ответил я. — И без тебя мне не нужны ваши проблемы, не нужен ваш мир, да и мой тоже. Любовь — это болезненное и ненормальное состояние, когда весь смысл жизни сосредоточен в любимом человеке. Поэтому эгоисты не могут по-настоящему любить. Вот скажи, за что ты меня любишь?