Алмазная скрижаль
Шрифт:
Лика взяла половину фотографий.
– Не бойся за нас. – Она показала глазами на раскрытую сумочку, где лежал пистолет. Перед самым выездом на Север Вадим купил этот ствол «про всякий случай». Уезжая, он передал его Лике.
– Ты хоть пользоваться им умеешь?
– Не важно…
Она порывисто поцеловала его, подхватила сумочку, в проеме двери махнула рукой и исчезла. Некоторое время он лежал, закрыв глаза. Ее белая кофтенка высвечивала сквозь закрытые веки. Тревожась, он посмотрел на часы. Успеет…
Вадим еще раз потянулся к фотографиям: белый старец в длинном балахоне парил над вершиной небольшой
Ранение напомнило о себе слабой стонущей болью. Вадим спрятал фотографии под подушку, прикрыл глаза, положил руку поверх бинтов, и боль стала понемногу утихать. Болит – значит заживает…
Больничный дворик, густо засыпанный хлором и отцветшей акацией, был в этот час душен и пуст. Полуденное солнце спекало песчинки у войлочных подошв. Вадим Андреевич был обут в больничные «чуни» без задников. По песку, словно агатовые бусины, катались муравьи, капельки-живчики, нанизанные на единую нить и, несомненно, спаянные единой целью. Вадим рассеянно наблюдал их регулярную, как движения маятника, жизнь: художники строя, поэты порядка, рабы смысла, солдаты симметрии, монахи-воины, избравшие по своей воле путь коммунистического совершенства, утратившие на этом пути зрение, крылья, свободу и любовь…
Его философские раздумья прервал тяжеловесный господин, грузно опустившийся на другой конец скамьи. Черные матовые очки, как бессолнечные омуты, были повернуты в сторону Вадима. «В темные очки ад видать», – вспомнилась деревенская мудрость бабки Нюры. Редкостный чешуйчатый пиджак, невзирая на жару, охватывал круглые, как у гаремного мальчика, плечи и заплывшую жирком талию. Широкое, неопределенно изменчивое лицо, с трудно запоминающимися чертами… Пожалуй, лишь пунцовые женские губки слегка «украшали» его, и лицо это было бы почти смешно, если бы не было слегка страшным своей едва заметной недостаточностью. В руке тучный визитер кокетливо держал тросточку с камнем, ввинченным в верхушку вместо шишечки. Вадим поморщился, словно стронулась его рана, разбуженная острым стрекальцем, зашевелилась, потекла болью.
– Как здоровье, Вадим Андреевич? – деловито потирая ладони, осведомился незнакомец. Он снял свои вспотевшие черные фары. Глаза у него оказались карие, глубоко посаженные, словно вдавленные в пирог вишни. – Позвольте представиться – ваш куратор, – в потной мятой ладони мелькнул какой-то металлический жетон, – Махайрод Иван Славянович.
Вадим мысленно изумился столь редкостному псевдониму, сильно преувеличивающему хищность своего обладателя. На ископаемого тигра этот Махайрод явно не тянул, впрочем, как и на Ивана Славяновича.
– Чем обязан, товарищ Саблезубый, вашему участию в моей судьбе? – в тон ему светски отозвался Вадим.
Не заметив колкости, Махайрод подсел ближе к Вадиму и даже положил свою распаренную, трепещущую, как морская звезда, пятерню на колено Вадима, что, видимо, на языке его службы означало высшую степень доверия к подозреваемому.
– Видите ли, Вадим Андреевич, вы в своих иррациональных и непоправимо любительских изысканиях продвинулись столь далеко, что буквально заступили тропу некоторым организациям, ведущим сходные разработки. Я пришел сделать вам разумное предложение, щадящее вас и наше время: вы отдаете нам «коридор», а мы расплачиваемся с вами согласно любым вашим условиям…
– Ах, вы та самая лягушка с кольцом, правда явившаяся в несколько неожиданном виде. – Вадим выигрывал время, пытаясь понять, что хочет от него мелкий бес в обличье карточного шулера.
– Не стоит недооценивать серьезность нашего предложения, – поднажал Махайрод и обидчиво убрал ладошку. – Повторяю: время дорого, скоро его не будет вообще. Вот взгляните, – он достал из внутреннего кармана портмоне с пачкой фотографий, выбрал наугад несколько штук и протянул их Вадиму. На фото была Лика, снятая скрытой камерой. Лика на вокзале, в толпе, в пристанционном буфете. На секунду у Вадима словно отнялись лицевые мышцы: на одном из снимков, пугая бледным лицом и совиным взглядом, по-над толпой плыла круглая, как хэллоуинская тыква, голова. Щелкунчик! Они выследили Лику. Она в плену, если не убита… Это конец…
– Я не знаю никаких «коридоров», никогда там не был, – тихо, но твердо сказал он.
– А где же вы сделали столь удивительные фотографии – костры, летающие Санта-Клаусы? Мы просто обязаны были вами заняться. Ну, не упрямьтесь… Впереди у вас – медовый месяц на Фиджи, «Эроты, розы и лилии», проказы и шалости Купидона… О, счастливчик! Там есть такие крошечные островки… Особенно хороши они на закате, когда весь океан ну просто пылает, а ветер доносит запах цветов…
– Идите вы…
– Ну, как хотите. Не забывайте, что ваша возлюбленная у нас. Вот видите, вы просто обязаны пройтись со мною. И будьте мужчиной, не заставляйте вкалывать вам в ляжку будивитан.
Вадим попросил разрешения забрать вещи, документы и переговорить с врачом.
– Не волнуйтесь, Вадим Андреевич, вы уже выписаны со значительными улучшениями, а ваш багаж ждет вас в машине.
У больничных ворот пыхтела черная лаковая туша. На заднем сиденье вышколенно замерли охранники, похожие, как близнецы-клоны. Оба – с одинаковыми квадратными челюстями, с холодными судачьими глазами и рыжеватой свиной щетиной на плоских загривках. Черные стекла закрылись перед самым лицом Вадима, другие, пуленепробиваемые, наглухо отделили салон от Махайрода, усевшегося на водительское место. Они ехали не менее двух часов. Машина остановилась внезапно. Дверь распахнулась; вокруг теснилась кладбищенская роща. Жаркий день погас. В траве жмурились одуванчики. Кирпичный дом безглазо пялился выбитыми окнами. Вероятно, когда-то это была часовня, позднее переделанная под дом. Изящные арки были вполовину заложены грубым кирпичом, срезана базилика округлой крыши.
Охранники затянули Вадиму глаза черной гуттаперчевой повязкой и, крепко ухватив за локоть, повели по направлению к дому. Высокие ступени сбегали вниз, и всякий раз, когда он ступал в темноту, сердце обрывалось, как если бы под ногой разверзалась пропасть. Подталкивая дулами коротких автоматов, охранники гнали Вадима вниз. В лицо бил вываренный в кондиционерах воздух и мертвый, влажный подвальный дух. Вадима втолкнули в камеру. Лязгнул засов. Вадим стянул повязку. Он был внутри стального куба с приваренной к стене койкой и маленьким подвесным столиком.