Алмазные псы
Шрифт:
– В отличие от червей.
– Да, они похожи на заводные игрушки, запрограммированные на выполнение горстки простых правил. – Сеттерхольм наклонился и поднял ледоруб. – Всегда одинаково реагируют на одинаковые внешние раздражители. И раздражители, на которые они реагируют, тоже крайне примитивны: несколько уровней температуры, несколько биохимических сигналов, получаемых из самого льда. Но интеграционные возможности…
Клавэйн с усилием сел.
– Опять это слово!
– Это сеть, Невил. Система ходов, которые черви прорыли во льду, понимаете? Вот где настоящая сложность! Вот что меня больше всего интересовало! Конечно, мне понадобились годы, чтобы понять, что это такое…
– И
– Саморазвивающаяся сеть. Способная приспосабливаться и обучаться.
– Это просто беспорядочные ходы, прорытые во льду, Сеттерхольм.
– Нет, бесконечно больше. – Ученый запрокинул голову, насколько позволяло устройство скафандра, и сказал, наслаждаясь величественной красотой пещеры: – У любой нейронной сети есть два основных элемента: соединения и узлы. Они необходимы, но их одних недостаточно. Соединения должны иметь способность ранжировать, изменять силу сигнала в зависимости от полезности. А узлы должны иметь способность обрабатывать поступающие сигналы определенным образом, как логический вентиль. – Сеттерхольм обвел рукой пещеру. – Это мало отличается от соединений и узлов, принцип точно такой же. Перемещаясь по ходам, черви оставляют выделения, которые определяют, как будут использовать эти ходы другие особи, какой из маршрутов они должны выбрать. Есть много определяющих факторов: пол червей, сезон и другие, которыми я просто не хочу забивать вам голову. Но суть проста. То, как эти выделения влияют на поведение червей, подразумевает, что структура сети управляется тонкими интеграционными принципами. Узлы размножения выполняют функции логических вентилей: обрабатывают входные сигналы в соответствии с полом червей, их родом и иерархией в нем. Это грубый и медлительный биологический процесс, но в конечном итоге колония работает как нейронная сеть. Это программа, которую приводят в действие сами черви, пусть даже они не осознают, что являются частью единого целого.
Клавэйн впитывал все это, тщательно обдумывая пришедший ему в голову вопрос:
– А как она изменяется?
– Медленно, – ответил Сеттерхольм. – Иногда отдельными ходами перестают пользоваться из-за выделений, запрещающих эту дорогу другим червям. Постепенно ледник затягивает их. Одновременно появляются другие трещины – раздробление самого ледника накладывает на сеть отпечаток непрерывного хаоса или же черви прорывают новые ходы. Когда вы наблюдаете это медленное движение в наших временных рамках, то вам кажется, что вообще ничего не происходит. Но представьте все это в ускоренном виде, Невил. Представьте, что мы можем увидеть, как изменилась сеть за последние сто лет или за тысячу… Представьте, что мы сможем обнаружить. Постоянно развивающееся полотно связей, подвижное, вечно меняющееся. Ну как, это вам ничего не напоминает?
Клавэйн выбрал ответ, который должен был понравиться Сеттерхольму:
– Полагаю, разум. Новорожденный, еще только начинающий формировать нейронные связи.
– Да. И вы, несомненно, хотели бы отметить, что эта сеть изолирована и не способна реагировать на сигналы извне. Но мы не можем этого знать наверняка. Ее год подобен одному нашему удару сердца, Невил! То, что нам представляется геологически медленными процессами, – раздробление ледника, столкновение двух ледников, – эти события могут быть такими же действенными, как прикосновения и звуки для слепого ребенка.
Он замолчал и оглянулся на экран радара.
– Вот что я хотел выяснить. Сто лет назад у меня была возможность изучать сеть несколько десятилетий подряд, и я обнаружил поразительные вещи. Колония двигалась, постоянно изменяя свои очертания, когда сам ледник смещался или разламывался. Но как бы радикально ни менялась его периферия, как бы широко ни развивалось
Сеттерхольм провел пальцем по скоплению красных точек в сердцевине зеленого лабиринта.
– На языке топологии сети эта система ходов скорее безмасштабная, чем экспоненциальная. Таков отличительный признак сетей с высоким уровнем организации и несколькими специализированными центрами обработки – хабами, если угодно. Вот один из них. Я уверен, что его назначение – увести сеть от расширяющейся трещины в леднике. Понадобится больше ста лет, чтобы в этом убедиться, хотя все мои наблюдения подтверждают первоначальную идею. Я также составил карту других образований в других колониях. Они могут быть огромными, на несколько кубических километров льда. Но они упорно продолжают развиваться. Понимаете, что это означает? Сеть начала развивать особые области деятельности, начала обрабатывать информацию. Начала подбираться к стадии разума.
Клавэйн еще раз огляделся, пытаясь взглянуть на пещеру в том новом свете, что явил ему Сеттерхольм. «Попробуй воспринимать червей не как самостоятельные организмы, – говорил он себе, – а как электрические сигналы. Блуждающие по синаптическим путям нейронной сети, созданной из твердого льда…»
Он вздрогнул. И это была единственная адекватная реакция.
– Даже если эта сеть обрабатывает информацию… нет никаких оснований предполагать, что она когда-нибудь станет разумной.
– А почему бы и нет, Невил? В чем принципиальное различие между познанием вселенной с помощью электрических сигналов, передающихся по нервным тканям, и с помощью узора трещин, проходящих через глыбу льда?
– Думаю, в этом есть определенный смысл.
– Я должен был их спасти, Невил. Не только червей, но и саму сеть, частью которой они были. Не могли же мы пройти этот долгий путь только для того, чтобы стереть в пыль первое мыслящее существо, встреченное нами во вселенной, просто потому, что оно не укладывается в наши уютные предрассудки о том, каким должен быть иной разум?
– Но спасение червей означало убийство остальных.
– Думаете, я этого не понимал? Не мучился из-за того, что должен был сделать? Я человек, а не чудовище, Невил. Я прекрасно понимал, что делаю, и прекрасно понимаю, кем должен казаться тому, кто придет сюда следом.
– И все-таки вы это сделали.
– Поставьте себя на мое место. Как бы поступили вы?
Клавэйн открыл было рот, рассчитывая, что подходящий ответ сам с легкостью придет в голову. Но прошло несколько секунд, а ответ так и не появился. Клавэйн задумался над вопросом Сеттерхольма. Прежде он довольствовался спокойным, бесспорным убеждением, что не поступил бы так, как этот человек. Но мог ли он быть в этом уверен? В конце концов, Сеттерхольм искренне полагал, что эта сеть образует разумную, мыслящую сущность. Это знание должно было вызвать у него ощущение божественной избранности, права совершать любые действия ради сохранения невероятно редкого явления, которое он открыл. И в конечном счете он был прав.
– Вы не ответили.
– Потому что мне кажется, Сеттерхольм, что этот вопрос требует чего-то большего, чем поспешный ответ. Мне хочется думать, что я не стал бы так делать, но смогу ли я когда-нибудь до конца в это поверить?
Клавэйн поднялся, проверил свой скафандр и с удовлетворением убедился, что тот не пострадал в драке.
– Вы никогда этого не узнаете.
– Не узнаю. И не очень хочу. Но я точно знаю одно: я слышал вашу речь, слышал пламя в ваших словах. Вы верите в вашу сеть, но все же не смогли сделать так, чтобы остальные поверили. Сомневаюсь, что сам бы сумел достичь большего и что нашел бы лучший способ сберечь то, что вы открыли.