Алмазные псы

Рейнольдс Аластер

И все же Клавэйн остановился, перед тем как выйти.

– И еще один вопрос, Эндрю… Просто меня кое-что беспокоит, и я подумал, не сможете ли вы помочь.

– Продолжайте.

– Вам что-нибудь говорят инициалы ИВГ?

Иверсон задумался на мгновение, а потом покачал головой:

– Простите, Невил. Ваша задачка мне не по зубам.

– Ну что ж, это был выстрел наудачу, – сказал Клавэйн.

К утру Иверсон настолько окреп, что отправился на прогулку. Он пожелал осмотреть всю базу, а не только ту ее часть, что занимали сочленители. Ему хотелось своими глазами увидеть повреждения, о которых он только слышал, и прочитать список погибших, старательно составленный Клавэйном и его друзьями. Клавэйн не спускал с него глаз, прекрасно понимая, к какой душевной травме способен привести подобный

опыт. Иверсон отлично справлялся, но это могла быть только видимость. Машины Галианы были способны многое рассказать о том, как функционирует мозг Иверсона, однако даже им не хватало степени разрешения, чтобы отобразить его эмоциональное состояние.

Между тем Клавэйн старался ничего не говорить Иверсону о сочленителях. Он не хотел шокировать Иверсона в такой щекотливый момент, не хотел разрушать иллюзии американо, считавшего, что его спасла группа «обычных» людей. Однако все оказалось проще, чем ожидал Клавэйн, поскольку Иверсон на удивление мало интересовался той частью истории, которую он пропустил. Клавэйн даже рассказал ему, что «Сандра Вой» – это, по существу, корабль беженцев, спасающихся от последствий войны между разными группировками человечества в Солнечной системе. Но Иверсон лишь кивнул, не пытаясь вытянуть из Клавэйна подробности этой войны. Пару раз Клавэйн нечаянно упомянул о Транспросвещении – достигнутом сочленителями состоянии общего сознания, но Иверсон проявил такое же полное отсутствие любопытства. Он даже ни разу не спросил, как выглядит корабль. Клавэйн ожидал совсем другого.

Впрочем, были и положительные результаты.

Иверсон, как выяснилось, пришел в восторг от Фелки, а она, в свою очередь, была обрадована его появлению. Возможно, этому не стоило удивляться: Галиана и все остальные помогали Фелке вырастить новые нервные цепи, необходимые для нормального взаимодействия с другими людьми; добавлялись новые слои взамен прежних, не работавших должным образом… Но за все это время она не встретила ни одного человека, которого бы не видела прежде. И вот появился Иверсон: не только новый голос, но и новый запах, новое лицо, новая манера поведения – поток впечатлений для ее изголодавшихся мыслительных алгоритмов. Клавэйн видел, как оживлялась Фелка, когда к ней входил Иверсон, как с явным удовольствием переключала на него все внимание. И сам Иверсон, казалось, с огромной охотой играл с ней в игры, утомлявшие остальных, участвовал в своего рода умственных соревнованиях, которые так обожала Фелка. Клавэйн видел, как оба они погружаются в сосредоточенные размышления, как Иверсон корчит притворно огорченные или – в тех редких случаях, когда ему удавалось выиграть, – преувеличенно торжествующие гримасы. Фелка отвечала тем же, и ее лицо становилось более живым, более человеческим, чем представлялось возможным Клавэйну. В присутствии Иверсона она говорила больше, чем обычно, грамматически более правильными фразами, чем те разрозненные обрывки речи, которые научился распознавать Клавэйн. Это было похоже на то, как внезапно раскрывается трудный, вечно отстающий ученик рядом с опытным учителем. Клавэйн припомнил, как спас Фелку на Марсе и как тяжело было представить, что она вырастет в кого-то, похожего на нормального взрослого человека, настолько же чуткого к чужим ощущениям, как и к своим. Теперь он почти поверил в это… Но пройденной половиной пути она была обязана скорее Иверсону, чем ему самому.

Позже, когда и Иверсон устал он бесконечных просьб поиграть, Клавэйн тихо сказал ему, отведя в сторонку:

– Вы с ней подружились, да?

Иверсон пожал плечами, словно это не имело для него большого значения:

– Да, она мне нравится. Мы оба любим одни и те же игры. Если это кому-то мешает…

Должно быть, он почувствовал раздражение Клавэйна.

– Нет, никому не мешает. – Клавэйн положил руку ему на плечо. – Хотя это не просто игра, и вы должны признать…

– Это очень увлекательный случай, Невил.

– А я и не спорю. Мы высоко ее ценим. – Он поморщился от мысли, как похожи его слова на одно из привычных равнодушных утверждений Галианы. – Но я несколько озадачен. Вы вернулись к жизни после продолжавшегося сто лет сна. Мы прилетели сюда на корабле, который люди вашей эпохи не сочли бы возможным даже в отдаленном будущем. За последнюю сотню лет мы пережили огромные социальные и технологические перемены. Кое-что важное о себе я вам еще не рассказал. А кое-что важное о вас я даже не могу вам рассказать.

Иверсон

опять пожал плечами и посмотрел вдаль мимо Клавэйна. Должно быть, его взгляд скользил через километры льда к белому горизонту Диадемы, не находя, за что бы зацепиться.

– Я просто воспринимаю ситуацию шаг за шагом, вот и все. Признаться, меня не очень интересуют технические новшества. Уверен, ваш корабль в самом деле прекрасен, но… Это всего лишь прикладная физика. Всего лишь изобретение. Возможно, в основе вашей двигательной установки лежат какие-то новые принципы, но если так, это просто усовершенствованный вариант чего-то уже слишком сложного, чтобы с него начинать. Вы преодолели световой барьер, да? – Он тщательно изучал выражение лица Клавэйна. – Нет, не думаю. Может быть, вы…

– Так что же именно вас интересует?

Казалось, Иверсон засомневался, стоит ли отвечать, но когда заговорил, у Клавэйна не возникло сомнений в том, что он говорит правду. В его голосе неожиданно появился миссионерский пыл.

– Процесс возникновения. В особенности возникновения сложных, почти непредсказуемых сочетаний в системе, управляемой несколькими простыми законами. Сознание – лучший тому пример. На самом деле человеческий разум – это всего лишь сеть особым образом соединенных нейронов. Законы, управляющие деятельностью каждой из этих клеток в отдельности, не так уж трудно уяснить: каскад хорошо изученных электрохимических и ферментативных процессов. Весь фокус в схеме соединения. Она определенно не закодирована в ДНК, разве что в самой грубой форме. Иначе зачем младенцу развивать нейронные связи, которые распадаются еще до рождения? Это было бы настоящее расточительство – имея превосходный план мыслящего мозга, вы озаботились бы только созданием необходимых связей. Нет, самоорганизация разума происходит в процессе развития, именно поэтому ему требуется намного больше нейронов, чем то количество, которое он потом объединит в действующие сети. Ему нужно сырье, с помощью которого он будет искать дорогу к действующему сознанию. Связи возникают сами собой, а потом те из них, которые не используются или недостаточно эффективны, отбрасываются. – Иверсон на мгновение замолчал. – Но у нас нет глубоко понимания того, каким образом эта самоорганизация происходит на самом деле. Как вы думаете, Невил, сколько нейронов требуется для контроля управления первым сегментом брюха омара? Попробуйте угадать с точностью до сотни.

Клавэйн пожал плечами:

– Не знаю. Пятьсот? Тысяча?

– Нет, шесть. Не шестьсот, а просто шесть. Шесть дурацких нейронов! Проще быть не может. Но понадобились десятилетия, чтобы понять, как они взаимодействуют, не говоря уже о том, как развивалась эта нейронная сеть. И этими вопросами дело не ограничивается. Нельзя рассчитывать на понимание того, как десять миллиардов нейронов собираются в единое целое, если не понимаешь, как действует это единое целое. О да, у нас есть определенные успехи – мы можем точно сказать, какие спинномозговые нейроны возбуждаются, чтобы поплыла минога, и как эта схема возбуждения отражается на движении мышц, но мы по-прежнему далеки от понимания того, как возникает в развивающемся человеческом разуме такое трудноопределимое понятие, как «я». Ну хорошо, по крайней мере, были далеки к тому моменту, когда я умер. Возможно, вы собираетесь рассказать, какого ошеломительного прогресса достигло человечество за последнее столетие, но что-то мне говорит, что со всеми вашими социальными потрясениями вам было не до этого.

Клавэйн порывался вступить в спор, поскольку его задел тон Иверсона, но он подавил раздражение, введя себя в спокойно-благожелательное состояние.

– Вероятно, вы правы. Мы продвинулись в другом направлении – в усилении разума как такового. Но если бы мы действительно понимали, как развивается мозг, все не закончилось бы такой неудачей, как Фелка.

– Э-э… Я бы не назвал ее неудачей, Невил.

– Я не это имел в виду.

Теперь настала очередь Иверсона положить руку на плечо Клавэйна:

– Конечно, не это. Но теперь вы должны понимать, почему я считаю Фелку таким увлекательным случаем. Ее мозг поврежден – вы сами так сказали, и не стоит вдаваться в детали. Но, несмотря на эти повреждения, несмотря на обширные провалы в ее сознании, она начинает самостоятельно собирать мыслительные алгоритмы высокого уровня, которые мы принимаем как данность. Как будто эти связи всегда пребывали там в скрытом виде и только сейчас стали проявляться. Разве это не увлекательно? Разве это не достойно изучения?