Алмазные псы
Шрифт:
Клавэйн заметил, как покрылось морщинами под маской лицо Галианы. Так случалось лишь тогда, когда ей приходилось напряженно думать. С вытянутой вперед рукой она походила на чародейку, пытающую сотворить особенно сложное заклинание.
– Мм… – протянула она. – Старые добрые программные протоколы. Ничего сложного.
– Осторожней, – сказал Клавэйн. – Я бы не удивился, если бы здесь установили какую-нибудь ловушку.
– Никакой ловушки тут нет, – ответила она. – Зато есть… да… вербальный код. Ну что ж, была не была. – И она добавила громче, чтобы ее голос достиг двери даже сквозь завывания ветра: – Сезам, откройся.
Сигнальные огни сменили красный цвет на зеленый, дверь тяжело заскользила в сторону,
Галиана переступила порог, а Клавэйн и Фелка замешкались. Она обернулась и с насмешкой позвала:
– Ну же! Вы идете или нет, трусишки?
Клавэйн взял протянутую Фелкой руку, и они вдвоем – старый солдат и девочка, едва улавливающая разницу между лицами, – сделали несколько робких шагов.
– То, что ты нам сейчас показала, – вся эта история с твоей рукой и паролем… – Клавэйн на мгновение умолк. – Это ведь была шутка, правда?
Галиана посмотрела на него с непроницаемым выражением лица:
– С чего ты взял? Каждому известно, что сочленители не обладают даже отдаленным подобием чувства юмора.
Клавэйн кивнул с серьезным видом:
– Я так и подумал, просто хотел убедиться.
Внутри не чувствовалось ни малейшего сквозняка, но все равно было слишком холодно, чтобы снять скафандры, даже если не опасаться заражения. Они прошли по извилистым коридорам, темным или омытым слабым горохово-зеленым светом. По пути то и дело попадались открытые двери в помещения, наполненные оборудованием, но ни одно из них не было похоже на лабораторию или жилую комнату. Затем они спустились по лестницам и очутились в герметичном переходе между «поганками». Клавэйн уже видел базы американо, похожие на эту; они строились так, чтобы могли функционировать, даже постепенно погружаясь в лед.
Мостик привел туда, где, очевидно, располагался главный жилой сектор. Здесь уже были и комнаты отдыха, и спальни, и лаборатории, и кухни – этого хватило бы на команду в пятьдесят-шестьдесят человек. Однако нигде не было трупов, и не возникало впечатления, будто американо покидали свое жилье в спешке. Оборудование аккуратно сложено, на столах не осталось недоеденной пищи. Все вокруг покрывал иней, но это была просто вода, которая выкристаллизовалась из воздуха по мере остывания базы.
– Они рассчитывали вернуться, – сказала Галиана.
Клавэйн кивнул:
– Эти люди даже представить не могли, что их ждет.
Они двинулись дальше, прошли еще по одному мостику и оказались в «поганке», почти целиком предназначенной для биологических лабораторий. Галиане вновь пришлось продемонстрировать ментальный фокус, чтобы провести спутников внутрь; машины в ее голове опять уговорили глупые машины, встроенные в дверной замок. Лаборатории с низкими потолками были омыты зеленым светом, но Галиана отыскала стенную панель, с помощью которой усилила освещение и даже пробудила к жизни ряд приборов, замигавших сигналами готовности.
Клавэйн огляделся и опознал центрифуги, генные секвенаторы, газовые хроматографы и сканирующие тоннельные микроскопы. Предназначение еще дюжины сверкающих аппаратов ускользнуло от его понимания. Выдвижные ящики стенного шкафа были заполнены сотнями чашек Петри, пробирок и предметных стекол. Клавэйн пробежался взглядом по образцам, прочитал крохотные этикетки. Там были бактерии и одноклеточные культуры с непроизносимыми кодовыми названиями, большая часть из которых имела маркировку с координатами по карте Диадемы и датой отбора. Но в некоторых ящиках хранились контрольные образцы с латинскими названиями, должно быть доставленные с Земли. Роботы вполне могли привезти с собой крохотные родительские организмы, из которых вырастили или клонировали более крупные образцы. Вероятно, американо
Клавэйн бесшумно задвинул ящик и подошел к столу с большими по размеру пробирками. Взял с подставки одну и поднес к свету, чтобы разглядеть ее туманное содержимое. Это был образец с червями, неотличимый от тех, какие он сам брал на леднике несколькими часами раньше. Вероятно, узел размножения, найденный в точке пересечения двух тоннелей. Одни черви в этом клубке обмениваются генами, другие сражаются между собой, третьих переварят взрослые особи или только что родившийся молодняк; все происходит по строгим законам вида и пола. Узел казался мертвым, но когда имеешь дело с червями, это не имеет значения. Они обладают фантастически медленным метаболизмом, и каждая особь способна прожить тысячи лет. Им требуются месяцы, чтобы просто проползти вдоль большой трещины во льду, не говоря уже о том, чтобы перебраться из одного узла в другой.
Однако на самом деле эти черви не были такими уж чуждыми. Их земной аналог, избегающих солнца ледяных червей, обнаружили в конце девятнадцатого века в леднике Маласпины на Аляске. Они немного меньше, чем их собратья с Диадемы, но тоже питаются скудной добычей, что дрейфует по леднику или вмерзла в него много лет назад. Как и у червей с Диадемы, у них есть одна отличительная анатомическая особенность – пора в головном конце, чуть выше рта. У земных червей эта пора выполняет единственную функцию: выделяет едкую жидкость, растапливающую лед и помогающую прокладывать путь; если перед ними нет тоннеля – отличный способ спрятаться, пока солнце не иссушило их. У червей с Диадемы был такой же орган, но, согласно записям Сеттерхольма, он получил и другое предназначение: оставлять химически насыщенный «ароматический след», помогающий другим особям ориентироваться в системе тоннелей. Химический состав этого следа оказался невероятно сложным, и каждый червь способен выделять не только свой индивидуальный знак, но и широкий спектр запахов. Вполне вероятно, что в некоторые из запахов вкладываются более сложные схемы сообщения: не просто «следуй за мной», а «следуй за мной, если ты самка», – у червей Диадемы есть по крайней мере три пола, – или, предположим, «начался сезон размножения». Существовало и много других возможных вариантов, которые Сеттерхольм, похоже, пытался расшифровать и систематизировать, прежде чем его жизнь оборвалась.
Все это было интересно… до определенной степени. Но даже если черви подчинялись сложному набору правил, в зависимости от уловленных «ароматических следов» или других внешних стимулов, их поведение все равно оставалось строго механистичным.
– Невил, подойди.
Это был голос Галианы, но такой интонации Клавэйн от нее еще не слышал. И потому бегом бросился в дальний конец лаборатории, где его дожидались Галиана и Фелка.
Они стояли перед стеллажом с несколькими рядами выдвижных ящиков, занимавшим всю стену. На каждом ящике была закреплена маленькая панель контроля состояния, но только один из них, расположенный на уровне груди, проявлял какую-то активность. Клавэйн оглянулся на дверь, через которую они вошли, но ее закрывало от взгляда оборудование. Они не смогли бы рассмотреть этот ящик, даже если бы он был освещен до того, как Галиана зажгла свет.
– Он мог работать все это время, – сказал Клавэйн.
– Я знаю, – согласилась Галиана.
Она с пугающей ловкостью застучала по клавишам управления. Для Галианы машины были все равно что музыкальные инструменты для юного дарования. Она могла взять наугад любую из них и обращаться с ней как со старой знакомой.
Ряды контрольных огней изменили порядок, а затем, выходя из многолетней неподвижности, где-то за металлическим корпусом ящика с внезапностью взрыва защелкали реле и сервомоторы.