Алмазный эндшпиль
Шрифт:
– У вас проблема в том, что господь недовложил мозгов в ваши головы! – констатировал Верман. – Все, забирайте имущество банка и идите. И когда вас возьмут, не вздумайте рассказать, зачем вы приходили к Моне Верману! Скажете, что узнавали цены на крупные бриллианты. Ступайте, господа грабители, ступайте. Вас ждет новая жизнь.
Данила с Колей нехотя встали. Кулек сунул камень в карман, как будто это была простая стекляшка, и оба поплелись к выходу.
Не дойдя до двери, Данила обернулся.
– Моня, что нам делать? – умоляюще спросил он. – Скажите серьезно, а? Пожалуйста!
Сардоническая
– Я скажу, – отчеканил он. – Берите билеты в кассе, садитесь на электричку и уезжайте к бабушке в деревню. Там посидите пару-тройку месяцев, поможете старушке по хозяйству. Камень спрячьте и не вспоминайте про него. Вообще не вспоминайте! Через четыре месяца можете возвращаться. И чтоб о вас никто ничего не слышал! Проговоритесь хоть одной живой душе – и все, кранты кроликам. Тогда умные советы старого Мони Вермана вам уже не помогут.
В глазах у Данилы блеснула надежда.
– А ведь у нас правда есть дом в деревне! Под Тверью! Яша знает где.
– Вот пусть кроме Яши больше никто не знает, – остановил его Моня. – Если сбежите сейчас, есть шанс, что вас не схватят.
Кулек и Повар вылетели из салона так стремительно, словно собирались бегом бежать до своей деревни. Сема запер за ними дверь и обернулся к Моне с озабоченным видом.
– Не могу я их сдать, – отозвался Верман на невысказанный вопрос. – Меня же и приплетут. Скажут, Моня Верман подбил двух дурней на ограбление, а потом решил дать задний ход. Но как они все продумали, а?! Ты чуешь, Сема?
– Я чувствую, что все это плохо пахнет.
Тут Майя появилась на пороге комнаты как привидение, и оба ювелира вскрикнули. Моня схватился за сердце:
– Господи, Марецкая! Ты откуда?!
– Торт! – вспомнил Сема.
– Боже ж мой, мы думали, ты ушла…
Майя фыркнула.
– Через стену прикажете уходить? Нет, я сидела там и все слышала.
Моня и Дворкин посмотрели друг на друга.
– Вот что, уточка, – обратился к ней Сема, – ты сегодня ушла в восемь, никого не видела и ни о чем не слышала. Или хочешь посадить этих остолопов?
– Боже упаси, – открестилась Майя. – Пусть сами разбираются с правосудием, без моей помощи. Тем более, у них вовсе и не «Зевс», как выяснилось. Интересно, как же банк будет выходить из положения?
– Как обычно, – пожал плечами Верман. – Через месяц объявят, что за солидное вознаграждение бриллиант был возвращен владельцам. Будто мы не знаем, как это делается! А насчет тебя Сема все правильно сказал. Меньше знаний, Марецкая, меньше горестей.
«Меньше знаний – меньше горестей», – повторяла про себя Майя, спеша домой и гадая, что найдет в квартире.
В квартире все осталось как было. Антон крепко спал. Майя проверила, на месте ли бриллианты, и успокоилась – тайник был нетронут.
Подумав, она постучалась к Воронцовой.
– А, это ты! – обрадовалась Вера. – Заходи. Как там наш больной?
Майя внимательно посмотрела на нее, вспомнила слова Мони и твердо сказала:
– Нет никакого больного. И не было никогда. Мы с тобой вчера встретились, чаю попили и разошлись.
– Ты узнала, кто он такой? – тихо спросила Вера.
– В общих чертах. Все, Вер, забудь. Так
Вера немного подумала и вздохнула:
– Давай и правда по чайку.
Ожидая чая, Майя разглядывала фотографии на стенах. Рядом со снимками двух выросших сыновей Веры висели снимки мальчишек и девчонок из детского дома. Вера фотографировала сама, и почти все ее питомцы на фотокарточках улыбались.
– Вера, ты святая, – искренне сказала Майя, когда Воронцова вернулась с подносом. – Ты столько делаешь для этих детей!
Вера грустно улыбнулась и покачала головой.
– Что ты, Май. Я все это делаю для себя. Если какой-нибудь благотворитель скажет тебе, что им движет исключительно забота об обездоленных, – не верь! Он или врет, или заблуждается. Им движет забота о себе самом.
Она сложила на столе худые руки. На безымянном пальце все еще оставалось углубление от обручального кольца, которое Вера еле смогла снять после развода – так крепко вросло в кожу.
– Ты ведь знаешь, когда Коля ушел, я осталась совсем одна.
– А дети? – нахмурилась Майя. – Как же Витя с Сашей?
– Вите с Сашей я не нужна, – спокойно ответила Вера. – Не возражай. Я сама виновата в этом. Знаешь, я поняла, что маленькие дети любят своих родителей безусловно, всего лишь по факту их существования. Любят самых разных: и пьющих, и глупых, и жестоких… Самое главное, любят даже бесчувственных. Это – аванс, аванс любовью. И часто случается так, что родители не умеют распорядиться этим авансом. Они думают, так будет всегда. Но со временем безусловность детской любви исчезает. Как только дети подрастают, их любовь нужно подпитывать своей. Их нужно очень-очень сильно любить, а если не умеешь, то учиться этому. Я плохо умела. И не училась. И была рада, когда мальчишки уехали, потому что закопалась по уши в своих бедах с мужем. А беда была вовсе не в нем.
Она помолчала, размешивая чай.
– Детям в детдоме я пытаюсь возвратить то, что дали мне когда-то мои собственные сыновья. А я не ценила этого, принимала как должное. Это такое очевидное счастье – когда тебя любят собственные дети – что над ним не задумываешься. Или задумываешься, когда уже слишком поздно.
Вера взглянула на поникшее лицо Майи и улыбнулась:
– Ты что, расстроилась? Не нужно. Говорю же, мои детдомовцы вернули меня к жизни. Ребенок – он как лакмусовая бумажка. Вытаскивает из тебя все лучшее и худшее. Благодаря ему ты можешь понять, какая ты в действительности ленивая скотина, не готовая оторвать задницу от дивана, чтобы почитать ему сказку на ночь. Или увидеть, что ты не такое уж никчемное существо, каким себе казался…
– Вера, ты не никчемная! – горячо возразила Майя.
– Теперь уже нет. Знаешь, поначалу мне казалось, что моей жизни отмерен совсем небольшой срок. И нужно успеть как можно больше, раз уж предыдущие сорок лет своей жизни я занималась непонятно чем. А сейчас я чувствую, что еще много-много лет впереди, и я столько смогу сделать! Я просыпаюсь с этой мыслью каждое утро и чувствую себя счастливой. Глупо, да, Май?
– Не глупо, – сказала Майя, вставая. – Я завидую тебе, Вера.
Поздно вечером она поменяла Антону повязку и сделала укол.