Алмазы Селона
Шрифт:
Йюл молчал, опустив глаза. Геп хмуро наблюдал за ним, потом сказал:
— Послушай, друг, если хочешь чего-то добиться, нужны большие деньги. Их у меня нет. Давай с тобой определимся: позволяет тебе мораль твоего братства выделить мне на руки прямо сейчас такое количество денежных знаков, чтобы при виде них начальник смены забегал бы по космопорту в поисках корабля на Порт-О-Баск, как бешеный таракан?
Глаза у Йюла стали такими печальными, что Геп только вздохнул. Йюл полез в карман своего длинного серого балахона, вынул письмо, адресованное Фрайталю, которое Леон вручил ему при прощании, и с поклоном протянул Гепу.
— Ну-ну, — скептически произнес Геп, однако письмо взял.
Начальник смены тщательно помусолил все
— Мне нужен тимминс, — сказал Геп. — Желательно цивильный, трезвый, и чтобы от него не воняло.
— Имеющий отношение к косморейсам, — уточнил начальник смены.
— Естественно.
— Гижиц. Частный извоз. Модуль серии «осина», шестой модификации.
— Почему — «осина»? Что это за название такое?
— Не все равно, что ли? — равнодушно спросил начальник.
— Все равно, — согласился Геп. — Только давайте порезвей. Чтобы прямо сейчас эту его осину увидеть.
— Он не полетит на Порт-О-Баск, честно предупреждаю. Фрайталь запретил возвращаться на планету. Все в ожидании больших событий.
— Посмотрим, — протянул Геп.
…Через десять минут он уже вернулся к Йюлу и без особого удовлетворения доложил:
— Улажено. Имя Фрайталя по-прежнему оказывает на тимминсов магическое воздействие. Старик все еще вождь аборигенов. А ты — запомни — его лучший друг. Полетишь бесплатно. Пилот твоего модуля — Гижиц, тимминс. Модуль возьмет на борт один грузовой корабль, пересекающий по касательной третий условный эллипс орбиты Порт-О-Баска, — другим путем грузовик не может пройти в этом районе, там слишком мало проложенных трасс. Пилот подрядился доставить срочный груз, а сам застрял здесь, на Ноне, платит бешеную неустойку, поэтому рад без памяти, что ему подвернулся тимминс. Так что полетите к обоюдному согласию. Грузовик скинет вас в точке, максимально приближенной к Порт-О-Баску, а там сами дотелепаетесь. Я предупредил Гижица насчет тебя, он тебя доставит прямо к Фрайталю. Знаешь, я никому об этом не рассказывал… Когда-то давно, когда мне было три года, моя мать поехала с гастролями в Милагро, взяла меня с собой, веселая, говорят, была женщина. И я там потерялся, в песках. Я прожил с кошками целый год, забыл свою речь, зато научился мяукать… Иногда мне снится: вокруг кошки размером с лошадь… и я мяучу, как они. — Геп поежился. — Как только хвост у меня не вырос? Отец все бросил, прилетел на Порт-О-Баск и весь год, каждый день, ходил в пустыню, искал меня. Он жил с тимминсами, помогал им, лечил, стал их другом. Поэтому Фрайталь однажды пошел с ним в пески, призвал кошек и устроил им допрос с пристрастием. Когда эти твари все-таки привели меня, отец потерял сознание — я шел на четвереньках и мяукал. Наверное, из-за того случая я и стал так хорошо чувствовать животных. Я понимаю их — даже когда они молчат и просто смотрят на меня. Не скажу, что я ненавижу кошек, но всякий раз, когда вижу даже маленького котенка, испытываю напряжение… Видал храбреца? Правда, это быстро проходит и перестает бросать в пот. От вида котенка. — Геп хохотнул. — Теперь ты знаешь — Фрайталь наш друг. Он тебе обязательно поможет. Да не кланяйся ты, черт немой! Дай я тебя обниму…
— Как ты ориентируешься в пустыне? — поражалась Лавиния.
— Как ты — в своем доме.
Ямник вылез из пещерки, в которой они спасались от бури, встал на бархан, запрокинул голову, закрыл глаза и шумно втянул ноздрями воздух. Лавиния не мешала ему, наблюдала молча.
— Буря вот-вот кончится, и можно будет идти, — сказал он.
— Где Милагро?
Он кивнул влево.
— Но мы пришли оттуда! — Лавиния показала рукой в противоположную сторону.
Ямник засмеялся.
— Мы шли не по прямой.
— Разве?..
— Конечно.
— Скажи, когда ты уедешь отсюда, чем ты займешься? Ну… что ты будешь делать?
— Ты не будешь смеяться? — Лавиния помотала головой и на четвереньках выбралась из укрытия. — Научусь читать.
После некоторой паузы девочка кивнула.
— У тебя получится. Это просто.
— Ты думаешь? — с надеждой спросил Ямник. — Среди тимминсов это не поощряется…
— Зачем тебе оглядываться на тимминсов?
— Это мой народ.
— Безграмотный народ.
— Подожди, — вдруг насторожился он. — Сюда бежит хорн. Дай руку!
Хорн передвигался по пустыне как-то тяжело и странно, будто был ранен. Он то и дело заваливался в песок, часто останавливался и тряс лапами. Да и ростом явно не вышел, не тянул на полноценную песчаную кошку. Но даже детеныш хорна смертельно опасен для человека. Поэтому Ямник быстро вспоминал все слова из кошачьего языка, какие знал.
Напрасно тимминс надеялся, что хорн пройдет мимо — он шел прямо на них. Приблизившись, хорн сел на гребне дюны и поочередно затряс передними лапами.
— Мя-я-уу! — не дожидаясь, пока он решит напасть на них, сказал Ямник и крепко сжал руку Лавинии.
— Гав! — отозвался хорн глуховатым голосом, и Лавиния, услышав его, радостно запрыгала на месте.
Тяжело раскачиваясь в стороны, хорн сбежал с дюны навстречу девочке.
— Как ты нашел меня? Дорогой мой, любимый песик! — кричала Лавиния, обнимая Гладстона за шею.
— А это уже технические тонкости, — отмахнулся тот и радостно залаял.
С утра Анахайм плавал в бассейне, и перед его мысленным взором все время проходили ужасные сцены, разыгравшиеся на днях в Модене. Поэтому сейчас он особенно остро чувствовал, какое это счастье — жить, двигаться, дышать, а не лежать разорванным на части в луже крови. Он шумно вдохнул воздух, нырнул в голубую прозрачную воду, пронизанную искусственными солнечными лучами, и вынырнул только тогда, когда в голове сильно зашумело, а перед глазами замелькали черные круги. Анахайм довольно засмеялся. Игра со смертью — самое сильное из всех ощущений…
Он лег в воде на спину, чтобы отдышаться, и тут неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Он медленно повернул голову. На бортике бассейна сидел хорн.
Глотнув воздуха, Анахайм камнем ушел под воду и вынырнул у другого края бассейна. Хорн был уже тут как тут и смотрел на него немигающим злобным взглядом.
Если бы Анахайм мог видеть себя сейчас со стороны, наверное, он не узнал бы в этом побледневшем, перепуганном мужчине обычно такого самоуверенного, обеспеченного, властного, привыкшего приказывать и повелевать человека. Впрочем, сейчас он думал только об одном — о том, как сильно ему хочется жить, поэтому он снова и снова нырял в эту противную теплую воду, пронизанную солнцем, глотал ее и, захлебываясь, выныривал, чтобы снова встретиться взглядом с сидящей на краю бассейна дикой кошкой.
Когда силы совсем оставили его и он, не глядя по сторонам и уже ничего не соображая от смертельной усталости, перевалился через край бассейна, каждую секунду ожидая последнего своего вздоха, вдруг обнаружилось, что хорн исчез. Кое-как Анахайм выполз из бассейна, на дрожащих ногах добрел до шезлонга и рухнул в него.
На все его вызовы по внутренней связи никто не отзывался. Отдышавшись и приведя мысли в более или менее рабочее состояние, Анахайм оделся и прошелся по своей резиденции. Через полчаса картина случившегося была хотя и неясной, но достаточно полной: он был совершенно один в своем роскошном доме, напрочь лишенном какой-либо связи не только с внешним миром, но и с внутренним — ни один селектор не работал, экраны потухли, пропало все оружие, обычно имевшееся в его распоряжении, опустели ангары с автомобилями и модулями. Он был один в доме, по которому бродил хорн.
Анахайму стало так страшно, что он закричал. Тут же испугавшись, что этим он может привлечь внимание дикой кошки, он замолчал, разыскал в одной из комнат охраны бинокль и бросился к лестнице, по которой можно было подняться на прозрачный купол, — чтобы обозреть окрестности.
…По центральной — и единственной — дороге Милагро брели толпы. Колонисты — мужчины, женщины, дети — шли вперемежку с грязными оборванцами, шатающимися, пьяными тимминсами. К каждому из аборигенов были прикованы наручниками с обеих сторон по колонисту, причем оба, как величайшую драгоценность поддерживали и оберегали тимминса, чутко сторожа каждый его шаг и вздох. Некоторые из тимминсов, одуревшие от алкоголя до такой степени, что не понимали происходящего, вдруг начинали голосить песни. Их мягко увещевали, испуганно уговаривали помолчать…