Алое и зеленое
Шрифт:
В воскресенье утром контрприказ Мак-Нейла появился в «Санди индепендент». Тогда же Пирс, Конноли, Мак-Донаг и их единомышленники собрались на совет в Либерти-Холле. На этом совете было принято решение действовать наперекор Мак-Нейлу. Восстание было назначено вторично — на понедельник, в полдень. По всей стране были разосланы курьеры с новым приказом.
Все они, в том числе и Пат, знали, что действия Мак-Нейла нанесли делу огромный, возможно, непоправимый вред. У рядовых участников движения улетучился боевой пыл. Некоторые уехали из города. Иные с горя даже разорвали свои мундиры. Напряжение ослабло, сменилось чувством разочарования, безответственности. Понедельник был день скачек на розыгрыш большого приза Ирландии. Даже если приказ будет вовремя доставлен всем Звеньям организации, послушаются ли его? Для малодушных предлогом послужит явная
В воскресенье Пирс и Конноли могли с уверенностью подсчитать свои силы. В понедельник можно было лишь гадать, сколько людей окажется в наличии. Это значило, что нужно срочно менять множество частных решений и отказаться от важнейших задач, таких, например, как прервать телефонную связь с Англией: для захвата дублинской телефонной станции уже не хватало людей. Подробный план, на разработку которого ушли недели, месяцы, пришлось зачеркнуть и в последнюю минуту наспех выдумывать что-то новое.
И все-таки сражаться было необходимо. Англичане при всей своей тупости способны задуматься над тем, что произошло в Керри, а так как в Дублине столько народу теперь знает о предполагавшихся событиях, скоро найдется и какой-нибудь осведомитель. Удивительно еще, как этого не случилось до сих пор. А тогда уж англичане будут вынуждены действовать, они примутся разоружать все движение, и ирландцам останется либо ответить несколькими беспорядочными выстрелами, либо покорно сдаться.
Это были веские соображения. Но была и другая причина, о которой никто не упоминал вслух. Они так долго надеялись, готовились, строили планы, они привели в движение лавину событий, которая теперь катилась уже как бы по инерции. Утром в воскресенье 23 апреля в Либерти-Холле они могли бы — в самом обычном смысле слова могли бы — принять и другое решение, но каждый из присутствовавших чувствовал, что решение может быть только одно.
Пат добрался до верха лестницы, и человек в форме отдал честь.
— Как мой пленный?
— Все в порядке, сэр.
— Можете идти.
Часовой отомкнул дверь, посторонился, и Пат вошел в комнату. Пленным был Кэтел.
Пат решил провести ночь с воскресенья на понедельник дома, на Блессингтон-стрит. Это оказалось возможным благодаря весьма своевременному отъезду матери. Тревожась за Пата, Кэтлин все откладывала поездку к одной старой болящей родственнице. Теперь она совершенно успокоилась. Больше всего, по мнению Пата, на нее подействовала заметка Мак-Нейла в «Санди индепендент». Раз в воскресной газете было сказано, что все хорошо, значит, беспокоиться не о чем. Радость ее тотчас вылилась в заботу о болящей родственнице, и в воскресенье после обедни она поездом уехала из Дублина.
В воскресенье днем Пат принял решение арестовать Кэтела. Он понимал, что мера эта временная, но не желал повторения субботней драмы. Сам он, разумеется, не сообщил Кэтелу, что восстание все же состоится, но тот мог прознать об этом в любую минуту и еще, чего доброго, спрятаться от брата. Примчавшись с другого конца Дублина, Пат с облегчением убедился, что мальчик дома, заманил его наверх и запер на чердаке, приставив одного из своих подчиненных сторожить его. Он кратко осведомил Кэтела о новой перемене планов и обещал попозже рассказать, что ему самому предстоит делать. Добавил он это из предосторожности, чтобы Кэтел не очень бесновался и не вздумал вылезти в окно. На этот раз Пат твердо решил, что ни до какого участия в предстоящих событиях он Кэтела не допустит.
Но как, как это осуществить? Более чем когда-либо Пат был уверен, что, если брат его подвергнется опасности, от него самого не будет никакого проку. Он понимал, может быть, до конца понял только сегодня, что Кэтел для него так же дорог, как Ирландия; может быть, даже дороже. Эта мысль ужаснула его. Раз так, значит, может случиться что угодно, можно принять какое угодно решение. А потом он снова, как заведенная машина, на минуту замедлившая ход, стал выполнять одно дело за другим; он понял, что есть и нечто еще — его честь, и она-то всегда перетянет чашу весов на сторону Ирландии. Ни в чем, ни в самом малейшем пустяке он не мог изменить делу, с которым связал свою жизнь. Но внушить себе, что он должен быть готов пожертвовать Кэтелом, он тоже не мог. Если с Кэтелом что-нибудь случится, он станет ни на что не способен, ослепнет, сойдет с ума. Он
Раньше, когда Пат размышлял над этой проблемой, а размышлял он над ней уже давно, ему казалось, что он либо все устроит как-нибудь так, чтобы в решительный час Кэтела не было в Ирландии, либо посадит его под замок. Для первого варианта ему не хватило времени, а теперь, в последний момент, он увидел, что и второй почти невыполним. Смешно и думать, что Кэтела можно продержать взаперти, пока восстание не кончится победой или разгромом. До тех пор может пройти много недель, много месяцев. Единственно возможное — не выпускать его из дому, пока военные действия не начнутся, и надеяться, что после этого у него просто не будет физической возможности пробраться к повстанцам. Помешать Кэтелу увязаться за частями Конноли — вот все, что он может сделать. Но и это нелегко, поскольку — это Пат понял только в воскресенье вечером — тут мало одних веревок, или наручников, или запертой двери. Кэтела придется сторожить.
Кэтела придется сторожить, иначе он себя изувечит. Пытаться удержать его в заключении — все равно что пытаться, не имея прочной клетки, обуздать сильного, разъяренного зверя. Запереть дверь явно недостаточно; и не так-то просто связать человека таким образом, чтобы он не мог вырваться, но не мог и серьезно поранить себя, если станет вырываться. Чтобы в понедельник утром уйти из дому более или менее спокойным, он должен найти кого-то, кто побыл бы с Кэтелом, но кого? Выходит, что мать все-таки уехала некстати, а теперь ее не достанешь. Поручить это нелепое, чисто личное дело одному из своих солдат было бы бесчестно. Сперва он подумал об отчиме. Но когда Барни так просто, так неожиданно выразил желание сражаться, Пат, застигнутый врасплох, не смог отказать ему в том, что было как-никак правом каждого ирландца. Чтобы отчим не мозолил ему глаза, он пристроил его к отряду, который должен был захватить мельницу Боланда, и Барни уже отбыл в ту часть города, с тем чтобы переночевать у товарища. Несколько раз Пат звонил по телефону Кристоферу, но никто не ответил. Он вспомнил даже про Милли, но она, по всей вероятности, еще не вернулась из Ратблейна, а там телефона не было. Он продолжал выполнять свои обязанности связного между Досон-стрит и Либерти-Холлом, так и не решив этой проблемы. Может, связать Кэтела, запереть дверь и на том успокоиться? На Досон-стрит он заглянул на склад и вышел оттуда с парой наручников. Проблема тяготила его, не давала покоя. И сейчас, поздно вечером, полумертвый от усталости, он все еще не решил ее.
В комнате горела маленькая лампа. Кэтел скорчился на кровати в какой-то неестественной позе и не пошевелился, когда вошел Пат. Похоже было, что он просидел так очень долго, не сводя глаз с двери.
Пат был в полной форме. Винтовку и сумку он оставил внизу, но был при портупее и револьвере. Наручники лежали у него в кармане. Он закрыл дверь и сел на пол, прислонившись к ней спиной.
Комната на чердаке предназначалась для горничной в те далекие дни, когда в доме на Блессингтон-стрит еще водились горничные, и в ней до сих пор осталась железная кровать с матрасом, умывальник, стул с прямой спинкой и цветная картинка, изображающая Святое Сердце. Лампа, стоявшая на полу, освещала снизу бесчисленные пленки паутины на желтых, в пятнах стенах. Частый дождик барабанил по крыше, обнимая и крышу, и комнату, и окно, точно сотканное из дождя. Пат взглянул на картинку и подумал: но ведь сердце не здесь, не посередине тела, оно слева. Потом вспомнил, как кто-то говорил, что на самом деле оно в середине, а только принято считать, что слева. А что, если ему выстрелят в сердце? Он вдруг сообразил, что чуть не заснул, сразу как сел, и что Кэтел что-то сказал.
— Ты что сказал, Кэтел?
— Я спросил, что ты хочешь со мной сделать. Что, что, что?
По тени Кэтела на стене Пат заметил, что мальчика бьет дрожь. Лица его он не мог разглядеть сквозь дождь и сквозь сон.
— Матрас небось отсырел, — сказал Пат. — Ты не сиди на нем. Нельзя засыпать, нельзя. — Он заставил себя встать, открыл дверь, вынул ключ и вставил его изнутри, потом запер дверь, а ключ положил в карман. И опять опустился на пол.
— Что ты будешь делать?
— Не знаю, — сказал Пат. — Горе мне с тобой. Давай начнем все сначала. — Он чувствовал, что тут есть какая-то логика, какая-то цепь доводов и, если перебрать ее звено за звеном, он, может быть, сумеет не заснуть и прийти к новому, окончательному выводу. — Логика, — сказал он вслух.