Альтернативная реальность
Шрифт:
– Хорошо... Седлаем коней и в путь... А ты, Данила, молодец! Не растерялся. А что страшно, так страшно всем. Вот, держи - награда за смелость и за добрую службу...
– вложил ему в ладонь два золотых червонца.
– Неужто мне? Сроду золота в руках не держал! Спасибо, пане!
– Хочу вас предупредить... Нет, приказать! Про то, что были в шинке в день драки и про то, что случилось здесь, навсегда забудьте! Длинный язык - ближайший путь к эшафоту.
– А что такое "эшафот", пане?
– Ну.., это такое место, где болтливым дурням отрубают головы.
–
– Вот-вот... Приблизительно так... Обмойтесь, пока вода рядом. Да и поехали. Нужно успеть засветло. В темноте наверняка заблудимся.
– А едем-то куда?
– В Диканьку, к генеральному судье Кочубею.
– Ух, ты!
– уважительно прошептал, чувствовавший себя героем Данила.
Молодость понемногу брала свое. Его еще недавно бледное лицо уже раскраснелось. Сворачивая "харчи", юноша сунул в рот кусок солонины и теперь усиленно работал челюстями. Грыцько же по-прежнему прятал глаза.
Дальше дорожка вела нас через лес, а потом и вовсе рассыпалась несколькими тропинками.
Мы вдоволь поплутали, прежде чем выехали к похожему на Горбы селу. Звалось оно Будыща. А к Диканьке... к Диканьке путь еще не близок.
Ну, как тут не вспомнить Жаклин с ее восточно-европейским фольклором: "Самая близкая дорога та, которую знаешь!" Или скажем: "Кто ездит напрямик, тот дома не ночует". Что ни говори, а Жаклин свою работу знала...
Попробуй, поспорь!
От Будыщ к Диканьке вел один хорошо натоптанный "шлях". Я ехал впереди, а братья чуть поодаль. Обычно даже на ходу они успевали переговариваться, обмениваться впечатлениями. Сейчас же молчали.
Случившееся давило тяжким грузом на юные души. Должно пройти много времени, прежде чем забудется, уйдет в глубины памяти. Когда-нибудь, многим позже, славные казаки, может, со смехом станут вспоминать первое боевое крещение.
Позже? Опять я за свое! Когда позже? Мир этот не реален! Не реален, и все тут! Безумный бред Хроникона... Не более. У него нет и не может быть будущего.
Но Кумедни этого не знали, потому и продолжали молча страдать. Не знал и ветерок, явившийся неведомо откуда. Он дул нам прямо в лицо. Студил, охлаждал разгоряченные лица, шевелил одежды и волосы. Понемногу набирая силу, стал поднимать дорожную пыль, гнуть травы, шатать верхушки деревьев прилегающего к "шляху" лиственного леса. Голубое небо над барашками облаков как-то незаметно заменила молочно-белая дымка. С каждой минутой свежело. Потянуло сыростью. Хорошо бы успеть до дождя.
– Не отставайте!
– крикнул братьям и перевел коня в галоп.
Поднимая облака пыли, мы устремились вперед. Встречные крестьяне жались к обочине, уступая дорогу. Кое-кто кланялся, еще и шапки снимал.
Ну, вот и мы совсем как охрана пана Стоцкого заставляем "сиромах" глотать дорожную пыль. Давно ли я сам был на их месте? Кажется, прошла целая вечность. А всего-навсего - неделя! Тогда, помнится, скрипел от злости зубами...
Лес давно остался позади. Теперь, словно часовые, с обеих сторон дороги нас охраняли дубы. Крепкие, высокие, гордые красавцы, не желавшие склонять головы перед разгулявшимся ветром. Они лишь неодобрительно
Говорят, что дубы живут тысячу лет, сколько же этим: сто, двести? Тьфу ты, черт! Да им же всего-навсего три недели отроду! Три!
Теперь уже я разозлился не на шутку. Делом нужно заниматься, а не философствовать...
Усадьба генерального судьи Василия Леонтьевича Кочубея была обнесена каменным забором. У ворот нас встретила стража:
– Кто такие, чего нужно?
– спросил высокий худой казак с "шаблею" на боку и пистолем за поясом.
Другой, совсем еще юноша, буравил меня темно-карими глазами из-под насупленных широких черных бровей. Одет был небогато - сапоги стоптанные, "шабелька" старая, местами поржавевшая.
"Прикоснувшись" к его мозгу, спешно ретировался. Обожгла клокочущая вулканом зависть. Дикая, неуемная... Моя одежда, оружие, конь, сбруя, все то, чего он был несправедливо лишен, - злило, даже более того - приводило в ярость. Слуги и те...
– К пану генеральному судье Василию Кочубею с письмом от полковника Ивана Искры, - не считая нужным скрывать, гордо провозгласил я и напыщенно задрал нос. Желая показать свою "значимость" и пренебрежение к ним, служивым шавкам.
С каким удовольствием сейчас меня послали бы подальше, а то и вовсе...
– Лизоблюды, холуи поганые!
– скрипел зубами старший.
Лицо юноши побагровело, глаза налились кровью, а крепко сжатые губы побелели. Судорожно вцепившись в саблю, он сделал шаг вперед. Опомнившись, его товарищ заступил дорогу.
– Не нужно, Петре! Говорю тебе, все, хватит! Обоих погубишь! Хай им грець! Даст Бог... проезжайте! От греха подальше, езжайте, говорю!
За воротами дорога вела через ухоженный парк прямо к большому каменному дому.
Возле крыльца стояла открытая карета - "брычка", запряженная парой лошадей. Здесь же рябой кучер, пуская из люльки дым, переговаривался со спешившимися охранниками.
Бегло осмотрел дом: большие окна с прозрачными, вместо уже ставших мне привычными зеленовато-мутного цвета, стеклами, черепичная крыша. Три мраморные ступени вели к тяжелым резным дверям, подвешенным на массивных кованых петлях. И чистота... удивительная, непривычная глазу чистота. В парке, на дорожке, на ступенях...
Дверь бесшумно отворилась. На пороге показался одетый в платье из добротного сукна и кожаные башмаки слуга.
– Чего пан изволит?
– тон мягкий, услужливый, но в нем сквозит скрытое пренебрежение, а во взгляде - ехидца. Мол, видали мы таких гостей...
Он так и не удосужился спуститься со ступеней, замарать в дорожной пыли подошвы башмаков, которыми явно гордился.
Теперь уже я ощутил себя в шкуре тех служивых, что остались у ворот. Но в отличие от них, особо не разозлился. Скорее наоборот...
На этот раз, желая не афишировать пусть и не тайную, но конфиденциальную миссию спешился. Неторопливо, оставляя на мраморе следы, подошел к дворецкому. По-другому его и назвать-то было сложно. С наслаждением поймал расстроенный взгляд, считавший грязные пятна на ступенях.