Алтунин принимает решение
Шрифт:
И они помирились. Но тяжелый осадок на сердце остался.
...Сейчас Кира бросилась ему на шею, обдала лицо волной каштановых волос.
– Показывай диплом! Ты, Алтуня, — гений! Подарки получишь дома. И даже не хочу скрывать, какие: во-первых, японский магнитофон, о котором мечтал.
– А во-вторых? Видишь, я сгораю от любопытства.
– Во-вторых, я дарю тебе себя на целых двадцать четыре дня: достала две туристических путевки в Болгарию! Через пять дней едем.
Он легонько отстранил ее, наморщил лоб. Она посмотрела на него с удивлением.
–
– Спасибо. Рад, конечно. Но тут непредвиденное обстоятельство... — Он запнулся.
– Никаких обстоятельств! Отступать поздно. Тебе положен отпуск. Мне - тоже.
Он совсем растерялся, не знал, как ей объяснить.
– Кира...
– Да.
– Я сейчас иду в отдел кадров.
– Ну и что?
– Юрия Михайловича кладут на углубленное обследование.
– Знаю. Но ты здесь при чем?
– Он просил меня принять должность заместителя начальника цеха, то есть заменить его. И Лядов просит.
– Ничего не понимаю. Зачем тебе это? Да и нехорошо как-то. Папа - трудный человек, ты же знаешь... Начнутся раздоры... Мне казалось, ты перейдешь на другой завод. Можно ведь и в другой город уехать, в Иркутск, например.
– Юрий Михайлович тяжело болен. Кто-то должен хотя бы на время... заменить...
Она горько рассмеялась.
– И ты растаял, согласился!
– Согласился.
Ее лицо сразу сделалось злым, губы превратились в узенькую белесую полоску.
Она поправила волосы, сказала с откровенной иронией:
– Все-таки я считала тебя умнее, Сергей. И человечнее. Клёников ждет не дождется должности зама, он ее заслужил, а ты становишься ему поперек дороги. Некрасиво. Все некрасиво. А еще об этике да моральной грани свободы любишь рассуждать. У Клёникова - семья, трое детей, а самому уже под сорок. Ты холодно лишаешь его будущего. Вот он, тут, весь твой гуманизм. Ну да ладно. Заменяй папу. В Болгарию поеду одна. Впрочем, не одна. Твою путевку передам кому-нибудь из института, хотя бы преподавателю сопромата Горскому или однокурснику Шадрикову.
Она била холодно, расчетливо, стараясь опять пробудить в Алтунине ревность. И он знал: уедет. Упрямая. Всегда настоит на своем. Чтобы проучить... За что?
"А вот возьму и откажусь от должности, — думал он ожесточенно. — Раз родная дочь не жалеет Самарина, почему я должен? Она права: найдут замену. Выпутаются. Тот же Клёников или Голчин... Может, в самом деле уйти на соседний завод или же уехать отсюда?.."
Самарина увезли в больницу ночью. Острый сердечный приступ. Сергей и Кира не сомкнули глаз до рассвета: волновались, караулили телефон.
– Прости меня, Сергей, за эгоизм, — сказала она просяще. — Я не знала, что папа так плох. Ни в какую Болгарию не поеду.
– Ну, это, положим, малодушие. Выкарабкается Юрий Михайлович. Поезжай.
– Нет. Не поеду. Ты можешь ехать, если хочешь.
– А что мне там делать без тебя?
– Отдохнешь. Иногда появляется желание хоть на несколько дней освободиться от всего. А с другой стороны, если ты уедешь, то кто же заменит папу? Кто?..
– Не знаю.
– Не терзай меня. Я была неправа. Этого достаточно? Или стать на колени?.. Ну, поколоти меня!
Он притворно нахмурился.
– Ладно, в другой раз...
Зазвонил телефон. Оба кинулись к нему. В трубке гудел басовитый рык Пронякина:
– Сергей Павлович? Иди прямо в цех, а не в отдел кадров. Анкеты тебе в кабинет принесут: заполнишь, подпишешь. Цех без хозяина. А заказ срочный, сам знаешь...
Алтунин помолчал.
Начальник отдела кадров подул в трубку.
– Ты меня слышишь?
– Слышу.
– Так почему молчишь?
– Думаю.
– Некогда думать. Приказ директора: через полчаса быть в цехе.
– А почему бы не назначить Клёникова? Он достоин.
– Начальство лучше знает, кто чего достоин. Кандидатуру Клёникова отмел Лядов. И Ступаков его поддержал.
– Почему?
– Почему, почему... По тому самому. Значит, не подходит - и дело с концом. А если хочешь по-научному, то Лядов говорит: ваш Клёников не видит цех как единую систему. Уразумел?
– Уразумел.
– Тогда не трать времени на пустые разговоры.
– Хорошо. Выезжаю.
Кира обняла его, взгляд ее умолял: "Иди, Сережа, иди..."
Кабинет Самарина был просторным, здесь Юрий Михайлович собирал начальников участков и начальников смен, проводил совещания. Большой стол стоял у самого окна: на нем - телефоны, селектор, промышленное телевидение. Была тут и такая штука, как система радиопоиска - карманный транзисторный приемничек, который Самарин всегда носил с собой; где бы ни находился Юрий Михайлович - на участке ли, на складе ли - главный диспетчер завода с пульта-кодировщика мог вызвать его, передать оперативную информацию. Сейчас приемничек молчал: никто не вызывал Алтунина, не передавал ему информацию. На втором, узком и длинном столе, за которым во время совещаний рассаживались начальники участков, как всегда, лежали карандаши и чистая бумага. Все просто, современно. Ничего лишнего, что отвлекало бы внимание. Только кресло Самарина вносило некоторый диссонанс: громоздкое, глубокое, под белым чехлом и с вдавленным сиденьем.
Когда-то кузнец Алтунин заходил сюда с непонятной робостью, а теперь надо вот самому усаживаться в самаринское кресло. Но он отодвинул это кресло в угол и поставил себе стул. Обыкновенный стул с подушечкой из какой-то синтетики.
Алтунин все не мог освоиться с мыслью, что сейчас в кузнечном цехе он главное лицо. И главный ответчик за все: за ритмичность работы, за выполнение заказов, за состояние техники, за каждого человека. Решительно за все, что здесь случается и случится. Самая горячая точка разросшегося за последние годы кузнечного цеха не у паровых молотов, не у гидропрессов, не у нагревательных печей, а в этом вот кабинете.