Алупка

Марк Веро

В таком созерцательном настроении и бродил по парку деда Миша. Жизнь, казалось, целиком состояла из тонких, парящих ниточек красоты, которые, сплетаясь воедино, являли чудный узор, радовали душу.

Задержался у Лебединого озера – залюбовался милой картиной: девушка, порезав на мелкие кусочки огурец, скармливала его белому лебедю. Тот от удовольствия приподнял крылья кончиками вверх и с жадностью набрасывался на огурец.

– Гоша, тише, тише! – уговаривала его девушка. – Успеешь: у меня с собой ещё один есть. Вот прожорка!

«А мне пора идти дальше, – спохватился старик, – а то тут можно просидеть целую

вечность, потеряв счёт минутам и часам. А дом-то близко. А как внук обрадуется! Только сперва извинюсь. Буду просить прощения хоть на коленях! Не встану, пока не простит! Удивительно: кажется, что лишь теперь по-настоящему живу на этом свете. А что же было до этого? Какая жизнь-то была? Разве я понимал, что – живой?» – рассуждая так, деда Миша и не заметил, как прошёл тропинками парка, спустился на асфальтовую дорогу, миновал Воронцовский дворец с его зубчатыми шпилями с готическими и мавританскими башнями, и вышел в город, где шумные лотки, проезжающие машины, магазинчики и сувенирные лавки быстро растворили очарование, навеянное парком и его своеобразным мирком, точно отгорожённым невидимой стеной от окружающего, большого мира. Так путник, побывавший в оазисе, вспоминает часы и дни наслаждения и отдыха, когда, решившись продолжить путь, вступает в необъятные просторы пустыни.

Лямки рюкзака больно врезались в натруженную спину. Старик закряхтел, зашевелил спиной и плечами, стараясь размять затёкшие мышцы.

– Ничего! Уже скоро. Кажется, я уже вижу крышу его дома! Да-да, так и есть: то она – бледно-зелёная, утопающая в листьях инжира и персика. Осталось идти немного. Вот сейчас соберу все силы в кулак и как рвану, хе-хе, буду там через полчаса! Ещё целых полчаса. Что же я скажу Димке? Сразу бухнуться ему в ноги или попробовать начать с извинений и раскаяния? – деда Миша почесал затылок, невольно прибавляя ходу, отчего слова зазвучали с одышкой. – Ох, я виноват! Как же я виноват! Разрушил счастье всей его жизни, поступил подло и низко. А ещё считал себя любящим дедом, уверял себя же самого в правоте: что, дескать, всё ради его же блага, чтобы не погубил себя... И как всё обернулось трагически? Кто же знал, что так случится? Вот ведь правда: слово может как спасти, так и погубить!

Последние шаги дались легко, ноги сами несли к заветной цели, да и брусчатка оказалась хорошей - твердой и шероховатой, так что старые кроссовки, заношенные до дыр, побежали, как в юности.

Вот, наконец, знакомая улица, вот бледно-зелёные ворота, за которыми дремала их легковушка, вот белый, точеный забор, и почтовый ящик, и калитка со звонком. По руке пробежала лёгкая дрожь, дыхание перехватило, как у прыгуна с вышки перед погружением в воду.

– Надо решиться. Он меня простит, простит, – уговорил себя деда Миша, нажав несколько раз кнопку звонка, мягко, плавно, без резких движений. И звонок, словно в благодарность, нежно пропел свою песню, сделав игривый перелив ровно посредине песни.

За дверью послышался лёгкий топот ног, как перебежка, а через пару секунд – твёрдый шаг вдали, метрах в десяти от дверей. Что-что, а слух к своим годам дед сохранил изумительный!

– Слышу-слышу! Иду. Кто там к нам пришёл? – раздался зычный женский голос.

Скрипнула задвижка, защёлкал язычок замка, дверь протяжно вздохнула и отворилась. На пороге стояла женщина средних лет, далеко не девочка,

но и не в тех годах, когда остывают страсти и приоткрывается вторая молодость. Телом она обладала не крупным, но на боках лежали следы мучных блюд, так что лёгонький цветастый халат в тех местах натягивался до предела. По лицу читались признаки татарского происхождения – и в уголках глаз, и в лукавом изгибе губ. Смотрела она прямо, без испуга или волнения в глазах, которые вспыхивают от неожиданности у впечатлительных особ.

– И? – спросила дама. – Добрый день. Вы к кому? По какому делу?

– Не узнала, Айнур1? – всплеснул руками гость. – Да и немудрено: виделись мы всего несколько раз, да и то очень давно, почти десять лет назад. Я тогда был совсем другой. Моложе. Хотя и глупее. Ты меня смешно звала, помнишь, – «дядя Миша»... «Ох, не зря же вы Остренский! – Язык у вас – как игла», – говорила ты. Ну, вспомнила, дочка? Пускай же дедушку в дом. Шёл большую часть дня пешком, спина гудит так, что врагу не пожелаешь.

– Проходите, проходите, – отстранённо произнесла Айнур, отступая в сторону и жестами приглашая войти.

– Пришёл к внуку. Буду просить прощения. Сильно виноват перед ним. Дома-то Димка хоть?

– А бог его знает! Он передо мной не отчитывается. Кажется, мелькал где-то за день, надо пойти посмотреть. Идёмте. Удачно зашли. Зашли бы вчера – то стучались бы в дверь понапрасну. Меня не было дома. А Дмитрий никому никогда не открывает. Ну, проходите в дом, отдохнете с дороги. И пойдём искать Дмитрия.

– Да? А как ваш Артёмка? Слышал топот его маленьких ног. Спрятался за погреб, что ли?

– Похоже на то.

В будке залаяла небольшая собачка, высунула лохматую головку и тут же обратно спрятала, будто стесняясь гостя. Артёмка, шкодливый мальчуган с зелёными коленками и взлохмаченными волосами, выбежал из-за погреба с деревянным ружьём. Увидев незнакомого взрослого, он стал как вкопанный и смотрел, не мигая, пока мама объясняла, что это пришёл его прадед. Лучше слов подействовало угощение: он быстро схватил коробку, расплылся в улыбке до ушей и стремглав побежал в сад, боясь, как бы мама не забрала трофей со словами: «Не всё сразу, конфеты будешь есть после еды!»

Айнур повела старика в комнату для отдыха. Они вошли в большой дом и из просторной гостиной, поднявшись по лестнице, попали на второй этаж. В длинном коридоре мелькали ручки дверей – так много здесь оказалось комнат! Навстречу им из одной такой комнаты вышла девочка, судя по виду, одежде и небольшому поклону – служанка.

– А где Дмитрий сейчас? – спросила Айнур.

– Ваш муж пошёл на пляж, отдохнуть, искупаться, – почтительно ответила девочка лет двадцати.

– Знаю я эти его «отдохнуть», – проворчала жена, хмуря брови. – Когда вернётся – скажи мне! Хоть раз за три дня увижу его. Да и дед его вот пришёл.

– Хорошо. Непременно.

– Вот, проходите, деда Миша, – Айнур подвела его к комнате для гостей. – Отдыхайте.

– Спасибо, дочка. Не сердись на Димку. Он сильно настрадался в этой жизни.

– Да уж, сильно! Куда сильней? Гуляка несчастный! Подобрала его, считай, с улицы, обогрела, приютила. Женила. На себе. А он вместо благодарности вон какие кренделя выкидывает, – Айнур зарыдала.

Деда Миша обнял её и усадил на диван, уговаривая, успокаивая:

– Ну что ты? Будет тебе.