Альв

1. Пятница, десятое марта 1933

Яков вставал рано. Просыпался сам, без будильника, ровно в пять. И уже через десять минут — одеться, умыться, почистить зубы — выходил на маршрут. От озера Щучьего до Бора по лесной дороге чуть больше пяти километров. Туда и обратно — час, и еще час на заплыв: от Свевской заимки до усадьбы Норнов по прямой, и "в обход" — вдоль противоположного берега — домой. Но сейчас, в марте, пока лед с озера еще не сошел, Яков бегал до Кабоны, а это

По старой армейской привычке, бегал он в егерских штанах и рубахе, вылинявших и потерявших первоначальную маскировочную окраску. Такая одежда была ему куда привычнее спортивного костюма, точно так же, как и тяжелые берцы — предпочтительнее беговых туфель. Страшно сказать, но во время утренней пробежки Якову часто физически не хватало "сидора" за плечами, скатки, карабина и прочего армейского добра. Он просто никак не мог привыкнуть бежать налегке, вот в чем дело. Об этом он, собственно, и думал этим утром, пока принимал душ и готовил завтрак. Не о забеге в полной выкладке, разумеется, а о силе привычек, из которых, похоже, и складывается то, что философы называют личностью или персонификацией субъекта.

Телефон зазвонил без четверти восемь, когда, разделавшись с овсянкой, отварными яйцами и приличным куском копченого сома, Яков налил себе первый стакан чая. Обычно ему не звонили в такую рань. А если и звонили, то крайне редко. Неотложных дел, требующих личного присутствия дознавателя его ранга, набирается на круг не так уж много. Большинство расследований, которыми Яков занимался лично-сам, никакой спешки не предполагали. Тем более, не располагали к поспешности дела, находившиеся в сфере его надзорных полномочий.

— Свев на проводе, — сказал Яков в трубку.

— Ваше превосходительство, Яков Ильич, извините за беспокойство! Это адъюнкт Суржин беспокоит!

— Как я понимаю, случилось нечто из ряда вон?

И в самом деле, Иван Суржин даже не дознаватель, а помощник дознавателя, то есть чиновник 13-го класса. Ему выходить прямо на чиновника 6-го класса не по чину. Это, как в армии: где тот подпоручик, и где — полковник! И, тем не менее, Суржин, хоть и молод, отнюдь не глуп. И притом не робкого десятка, потому как взял на себя смелость, совершил акт гражданского мужества: снял трубку с аппарата и попросил барышню соединить. Так что, похоже, случился Армагеддон. Не тот, разумеется, которым кончится все вообще, а наш обыденный, местного разлива апокалипсис по кличке "писец".

— Так точно, Яков Ильич! — на военный лад отрапортовал адъюнкт. — Случилось! Но по телефону никак нельзя!

— То есть, — уточнил Яков, — требуется присутствие кого-то из старших оперативных работников. Я правильно понял?

— Так точно! Требуется. Немедленно! Лично вы!

"Даже так? — удивился Яков. — Что же там могло приключиться, что Суржину пришлось телефонировать САМОМУ?"

— Куда? — спросил он вслух.

Получалось, что надо ехать, потому что всегда лучше перестраховаться. Может быть, Ваня Суржин чего-то не понял по молодости лет да простительной неопытности. Психанул, не разобравшись, типа "У страха глаза велики"! А что, если все-таки не ошибся, и это то самое "ОНО", которое может, как вознести, так и уронить низко и больно?

— В Академию. К парковым воротам.

"Серьезно?! Академия? Немедленно? Что же там у них приключилось, у академиков долбаных?!"

Шлиссельбургская Академия — один из лучших университетов Европы. Уважаемый университет, пользующийся положенной ему по статусу автономией. Конечно, и там случаются преступления. Но обычно, ничего такого, с чем не справились бы господа полицейские чины. Однако Суржин не в городское полицейское управление позвонил, и не в прокуратуру. Он сходу телефонировал прямо Свеву — столоначальнику из Особого Бюро Сыскного приказа.

"Лихие дела! Надо ехать немедленно, но Академия-то на другом берегу Невы!"

— Ну, раз немедленно, тогда присылай геликоптер! — озвучил свою мысль Яков. — Иначе не получится. На колесах часа два возьмет. И это еще, если по утреннему делу в пробку не въеду.

— Уже выслал, ваш превосходительство!

— Силен! — усмехнулся Яков. — Портки-то натянуть успею?

Разумеется, это было художественным преувеличением. Обычно Яков не садился за стол, не приведя себя предварительно в порядок. Так что, на нем сейчас были надеты не только брюки, но и весь костюм-тройка, и белая сорочка с галстуком, и зимние штиблеты на толстой подошве в комплекте.

— Успеете! — обнадежил Суржин. — По моим расчетам, геликоптер будет у вас в восемь двадцать.

— Тогда до встречи! — закончил разговор Яков и вернулся к прерванному чаепитию.

Он даже не пробовал угадать, что бы это могло быть, поскольку любое из "обычных" дел, находившихся в ведении Убойного стола, можно без опаски обсуждать по телефону. В пределах разумного, разумеется, но все-таки можно. Не контрразведка, чай, и не политический сыск.

"Будет весело! — констатировал Яков, закуривая первую утреннюю папиросу. — Тот еще геморрой, наверное! Но что выросло, то выросло. Так что, посмотрим, поглядим!"

Он допил чай, прошел в кабинет, отпер сейф и достал оттуда автоматический пистолет "Кульбак-Экселенс" в наплечной кобуре. Обычно он ходил на службу без оружия, — не оперативник все-таки — но звонок Суржина форменным образом выбил его из колеи. Яков снял пиджак, нацепил "сбрую" и уже "во всеоружии" пошел упаковываться в дорогу: пальто из английского шерстяного сукна, черно-белое шелковое кашне и фетровая шляпа, кожаные перчатки, серебряная фляжка с коньяком и две сигары на случай, если придется долго ходить по открытой местности. Курить папиросы на ладожском ветру удовольствие ниже среднего, а "подымить", судя по всему, придется и немало.

Пока собирался, все-таки нет-нет, да давал слабину и начинал гадать о том, что же такое могло приключиться в парке Академии, а то, что это именно парк, а не кампус, и к гадалке не ходи. Зачем бы тогда назначать рандеву у парковых ворот? Но, если это парк, то возможны варианты. Проблема в том, что, начинаясь, как благоустроенный университетский парк с красивой набережной, широкими аллеями, освещаемыми по ночам электрическими лампами, подстриженными "аглицкими" газонами и прочим всем, парк этот густел к северу и незаметно превращался в настоящий лес. Ухоженный, без бурелома, болот и прочих марей, характерных для северных чащоб. Не тайга, одним словом, но все-таки лес. А в лесу всякое бывает. Встречаются там и хищники, и не только те, что бегают на четырех лапах.