Альянс бунта

Харт Калли

Раздается оглушительный звук раскалывающегося дерева.

На мгновение мы с Элоди смотрим друг на друга. Никто из нас не смотрит в сторону гроба. Никто из нас не смеет. Сексуальное сияние Элоди исчезло, сменившись бескровно-пепельным выражением ужаса. Черт, кажется, ее сейчас вырвет.

— Что нам делать? — шепчет она.

— Что ты хочешь сделать? — шепчу я в ответ.

Гроб определенно сломался. Дерево, по крайней мере, расколото, если не разлетелось на тысячи кусочков по полу. Я рискую взглянуть на другую сторону мраморного постамента, и о черт. Да. Это нехорошо. Джейсон Стиллуотер, седой и одутловатый, как раздувшийся кит, вывалился из роскошного плюшевого гроба и весьма недостойным образом растянулся

на холодных церковных плитах. Одет он, конечно, в полные военные регалии. Правда, не хватает фуражки. Я не сразу замечаю, что она лежит на полу рядом с кафедрой. Наверное, укатилась, когда Джейсон бесцеремонно выкатился из гроба.

— Насколько все плохо? — спрашивает Элоди.

Поворачиваюсь к ней, складываю руки на груди и яростно киваю.

— Да, по шкале от одного до десяти, все очень плохо.

Элоди пытается обойти меня, чтобы самой посмотреть на эту сцену, но я преграждаю ей путь, останавливая. Ей не нужно это видеть. При жизни ее отец был жутким человеком. Теперь, когда мертв, тот выглядит как нечто из ночного кошмара. Я не хочу, чтобы его образ с желтоватой кожей и темными впадинами под глазами преследовал ее вечно.

— Не надо, — говорю я. — Наверное, будет лучше, если ты… не будешь смотреть.

Она тяжело сглатывает.

— Ну, мы не можем просто оставить его там. — Она моргает, как бы переосмысливая всю дилемму. — Подожди. Или можем?

— Иди на улицу. Жди меня у машины. Я разберусь с этим.

Элоди встречается со мной взглядом, покусывая нижнюю губу. Ей совсем не хочется, чтобы я с этим разбирался. И чувствует себя плохо, но у нее хватает проницательности, чтобы понять, что она не должна быть свидетельницей того, что находится по другую сторону этого постамента.

— Ты уверен?

— Уверен. — Я быстро целую ее в лоб, затем подталкиваю к выходу из церкви. — Иди.

Ее каблуки громко цокают, когда она спешит прочь. Деревянные двери церкви высотой почти три метра скорбно скрипят, когда Элоди распахивает левую створку и исчезает за ними, выходя под дождь.

Порыв холодного воздуха проносится по церкви, как будто призрак Джейсона Стиллуотера прокрался внутрь, пока дверь была открыта, и теперь выражает свое недовольство недостойным обращением с его останками. Конечно, я понимаю. И тоже разозлился бы, если бы мои земные останки были выброшены из гроба на холодный пол католической церкви.

Я самый большой в мире засранец. Потому что позволил Элоди думать, что собираюсь исправить ситуацию. Верну Джейсона в его гроб. Хотя, черт возьми, я такой и есть. Но скорее оторву себе яйца, чем прикоснусь к этому больному извращенцу через пять дней после смерти. Вместо этого я толкаю тело больного ублюдка носком своего начищенного итальянского кожаного ботинка, обнажая зубы, когда переворачиваю его на спину.

Смерть делает из всех нас посмешище.

При жизни Джейсон был огромным мужчиной. Сильным. Широкоплечий и высокий, с руками размером с лопату, он мог нанести серьезный урон практически любому, кому вздумается. Когда Джейсон набросился на свою дочь и запихнул ее в ящик, у Элоди не было ни единого шанса. Теперь Джейсон похож на какую-то восковую фигуру. Жалкий. Маленький. Незначительный. Мгновение я подумываю о том, чтобы позвать Элоди. Может быть, она должна увидеть его таким. Это укрепит ее в мысли, что он больше не сможет причинить ей вред. Но эта мысль мимолетна.

Скоро кто-то придет за Джейсоном. В конце концов, его нужно отвезти на кладбище. Кто-нибудь другой сможет найти его и засунуть обратно в гроб. И, да, они будут задаваться вопросом, у кого хватило наглости так неуважительно относиться к мертвым. Но это прямо точь-в-точь я, верно? Один неуважительный мудак. Но Джейсон Стиллуотер заслуживает того, чтобы у него отобрали последние крупицы достоинства, прежде чем его зароют в холодную, сырую землю.

ГЛАВА 2

ЭЛОДИ

ОКТЯБРЬ

До

того как отец отправил меня в Вульф-Холл, я моталась по миру вместе с родителями, обреченная на то, чтобы плыть по течению карьеры моего отца. Дом был для меня чуждым понятием. Были кровати, на которых я спала не один раз. Города и поселки, школы, которые стали привычными. Но в тот момент, когда это случилось, я совершила ошибку, устроившись как дома, все, что казалось мне безопасным, удобным и моим, было выбито у меня из-под ног.

Вульф-Холл был первым местом, где я пустила настоящие корни за очень, очень долгое время. Потом, после окончания школы, я запаниковала. В течение недели или двух все ждала, когда же наступит страх. Чувствовала, что снова оторвалась от земли и дрейфую, что меня тащит за собой прилив и отлив чужого течения. Рэн хотел попутешествовать и показать мне все свои любимые места, и хотя перспектива разделить с ним то, что его восхищало, зажгла меня, признаюсь, я волновалась. Я никогда не задумывалась о том, что хочу делать. Куда хочу поехать. В Париже, сидя перед кафе, на улице Сен-Доминик, где всплески осенних красок озаряли мир, я обдумывала эту мысль, попивая чашку горячего, горького черного кофе, разламывая пальцами слоеный круассан и макая его в черную жидкость. Куда бы мне хотелось поехать? Где из всех мест в мире хотела бы побывать? К моему ужасу, в голове было пусто. Не возникло даже слабой мысли. Ни единого места, где я чувствовала бы себя спокойно.

А потом что-то произошло. Краем глаза я заметила движение, и, повернувшись, увидела, что из кафе выходит Рэн. Он втягивал плечи в своей толстой шерстяной куртке, поднимая воротник, выходя на холодный осенний воздух. На выдохе у его рта распустилось огромное облако пара. На его щеках появился розовый румянец от морозной температуры. Когда наши глаза встретились и он улыбнулся мне широкой улыбкой, от которой замирало сердце, что-то встало на свои места.

Мне не нужно было ломать голову в поисках идеального места, куда бы я хотела отправиться в следующий раз, потому что мой дом не был местом. Мой дом — это человек, и его зовут Рэн Джейкоби. С тех пор я не беспокоилась о том, что буду следовать его планам — мне это было не нужно. И дело даже не в том, что «куда Рэн, туда и я». Все просто: «Мы идем вместе». Когда я начала учиться в Гарварде, Рэн тоже поступил. А когда он решил, что будет жить в пентхаусе отеля, пока не появится идеальное жилье, даже не возникло вопроса, что я тоже буду жить с ним.

Однако после нескольких месяцев жизни на чемоданах, занятий за слишком маленьким столом и общего ощущения неустроенности все должно было вот-вот измениться.

— Мне нравится свет.

Я провожу кончиками пальцев по стене гостиной, направляясь к массивным окнам, из которых открывается вид на Центральную площадь. Вид чудесный. На пятом этаже старинного исторического здания Рэн без всяких эмоций переходит из комнаты в комнату, взгляд его ярких нефритовых глаз скользит вокруг, рассматривая особенности нашего потенциального нового дома.

У меня до сих пор сердце замирает, когда я вижу его. Сегодня на улице чертовски холодно, но парень вышел из отеля в одной лишь черной рубашке на пуговицах, рукава которой закатаны до локтей, и обычных черных джинсах. Его руки забрызганы краской — грифельно-серой, цвета утреннего инея, стальной, угольно-черной. На щеке и виске тоже есть крошечные капельки краски. Даже остановившись в отеле, Рэн не отложил свои кисти. Я не сразу поняла, что без творчества мой темноволосый принц уходит за завесу теней, за которую не могу проникнуть даже я; угрюмые пейзажи, которые он рисует, дают выход чему-то слишком темному и тяжелому, чтобы обработать это как-то иначе. Картины изображают бездонную боль, не нуждающуюся в словах, и каким-то образом они прекрасны.