Алые Евангелия
Шрифт:
"Ко мне не ходи. Все плохо. Я в старом месте. Приходи в 3 ночи. Если зазудит — уходи."
— Послание? — спросил женский голос.
Гарри оторвал взгляд от бумаги. Он еле сдержал возглас "Боже!", когда увидел женщину. Три четверти ее лица представляли собой огрубевшую нечетко очерченную массу зарубцевавшихся шрамов. Оставшаяся четверть — ее прекрасный левый глаз и лоб над ним (плюс искусно уложенный парик, представлявший собой массу кудрей) — только подчеркивала на сколько ужасно было обезображено ее лицо. От носа остались два круглых отверстия; правый глаз и рот лишились ресниц и губ. Гарри сосредоточил свое внимание на ее левом
— Послание? — пробормотал он.
— Ага, — сказала она, глядя на клочок бумаги в его руке. — Хотите отправить с цветами?
— О, — сказал Гарри, вздохнув с облегчением. — Нет, спасибо.
Он быстро положил записку в карман, кивнул и оставил цветочный магазин и его дурные предзнаменования позади себя.
Гарри понес записку и свое недоумение по поводу ее содержания, не говоря о лютом голоде, в "Паб Черрингтона" — темный тихий кабак, который он обнаружил в первый же день приезда в Нью-Йорк. Там подавали старомодную еду без лишней суеты, его там знали настолько хорошо, что ему оставалось только забиться в угол и слегка кивнуть официантке по имени Филлис, и в течение шестидесяти секунд, а иногда и быстрее, на его столе появлялся большой стакан бурбона безо льда. Заведенный порядок, граничащий с застоем, имел свои преимущества.
— Хорошо выглядишь, Филлис, — сказал Гарри, когда она принесла его напиток в рекордные сроки.
— Ухожу на пенсию.
— Чего? Когда?
— В конце следующей недели. Собираюсь устроить небольшую вечеринку вечером в пятницу, только для коллег и нескольких завсегдатаев. Будешь в городе?
— Если буду, обязательно приду.
Гарри пытливо посмотрел на нее. Скорее всего она была на середине шестого десятка, а значит ей было под сорок, когда Гарри впервые посетил это место. Между сорока с лишним и шестьюдесятью с чем-то могла уместиться целая жизнь, множество возможностей приходили, уходили и никогда больше не возвращались.
— С тобой все будет в порядке? — спросил Гарри. спросил Гарри.
— Да, конечно. Я не собираюсь умирать. Просто не могу больше выносить это место. Бессонные ночи. Я устала, Гарри.
— По тебе не скажешь.
— Разве такие парни, как ты, не должны быть хорошими лжецами? — сказала она, отходя от стола, спасая Гарри от необходимости что-то несвязно бормотать в ответ.
Гарри поудобнее устроился в углу кабинки и снова достал записку. Пугаться было не в духе Нормы. Однозначно она жила в самой посещаемой привидениями квартире в городе. Более трех десятилетий она давала советы мертвым — слушала истории о насильственной смерти тех, кто пережил их на собственном опыте, жертв убийств, самоубийц, людей, убитых при переходе улицы или прервавших свой жизненный путь в результате падения чего-то из окна. Если кто и мог честно заявить, что уже слышал все эти истории, так это была Норма. Так что же заставило ее оставить своих призраков, свои телевизоры и кухню, где она знала расположение каждой вещи вплоть до последней чайной ложечки?
Он посмотрел на часы над стойкой. Шесть тридцать два. В его распоряжении было еще восемь часов. Но так долго он ждать не мог.
— К черту эту хрень про три часа ночи, — сказал Гарри. Он опустил стакан и позвал Филлис: — Пора закрывать счет, Филлис!
— Куда торопишься? — спросила она, фланируя к кабинке Гарри.
— Надо попасть в одно место, раньше чем планировалось.
Он сунул ей в руку стодолларовую купюру.
— Это зачем?
— Тебе, — сказал Гарри, уже поворачиваясь к двери. На случай, если не попаду на твою вечеринку.
13
Гарри вышел из такси на углу 13й и Девятой. Конечным пунктом назначения Гарри был не сам перекресток. Он направлялся к ухоженном
После событий смерти Грязнули, Гарри отстранили от действительной службы. Версия Гарри о событиях, приведших к той ночи, когда погиб его напарник, оказалась не особенно удобоваримой для его начальства, поэтому его отправили к Кракомбергеру, который вежливо, но настойчиво продолжал уточнять "воображаемые" детали того, что он видел.
Гарри повторял все снова и снова, мгновение за мгновением, не позволяя Кракомбергеру поймать Гарри на каком-либо расхождении между его рассказами. В конце концов, доктор сказал: — Все сводится вот к чему, Гарри. Ваша версия произошедшего в тот день противоречит здравому смыслу. При менее серьезных обстоятельствах я бы назвал ее смехотворной.
— Прямо вот так?
— Да.
— Так я изливал вам свою гребаную душу…
— Успокойтесь, мистер Д'Амур.
Гарри вскочил на ноги. — Не перебивайте меня. Вы говорите, что все это время заставляли меня переживать все снова и снова, а сами смеялись про себя?
— Я не говорил… Пожалуйста, мистер Д'Амур, сядьте, или я буду вынужден вас насильно…
— Сижу. Ок? Так пойдет? — проговорил Гарри, присаживаясь на стол, расположившийся между хорошим доктором и кушеткой для пациентов.
— Да, но если вы снова почувствуете необходимость встать, то я предлагаю вам сразу уходить.
— А если я так и сделаю, что вы напишите в моем досье?
— Что вы непригодны к службе из-за острых бредовых расстройств, почти наверняка вызванных травмой в результате инцидента. Никто не говорит, что вы сумасшедший, мистер Д'Амур. Мне просто нужно предоставить вашему начальству честную оценку вашего состояния.
— Острые бредовые расстройства… — мягко повторил Гарри.
— Люди по-разному реагируют на то давление, которому подверглись вы. Вы, по моему мнению, создали своего рода личную мифологию, чтобы сдержать весь этот ужасный опыт, разобраться в нём…
Его прервала серия звуков падения в соседней комнаты, где сидела секретарша Кракомбергера.
— Это не я! — воскликнул женский голос — не секретарши.
Доктор встал, бормоча извинения Гарри, и открыл дверь. Как только Кракомбергер сделал это, несколько журналов проплыли мимо него и приземлились на персидский ковер в кабинете врача. Внезапно волосы на затылке Гарри встали дыбом. Что бы ни случилось в соседней комнате, дело заключалось не в просто раздраженном пациенте, как подсказывал Гарри его "НЗ". Это было что-то совершенно незнакомое.
Он глубоко вздохнул, встал и проследовал за Кракомбергером в комнату ожидания. Войдя он увидел, как доктор отступает, спотыкаясь о собственные ноги в спешке.
— Какого черта тут происходит? — спросил Гарри.
Кракомбергер посмотрел на него: его лицо обескровлено, а выражение лица безумно.
— Это вы сделали? — спросил он у Гарри. — Это что, какой-то розыгрыш?
— Нет, — ответила женщина из комнаты ожидания.
Гарри обернулся на голос и увидел ее. У нее были высокие скулы и роскошной формы рот женщины, которая когда-то была классической красавицей. Но жизнь оставила на ней глубокий отпечаток, испещрив черную кожу на лбу и вокруг глаз следами недовольства и глубокими складками по сторонам от опущенных уголков рта. Ее глаза были молочно-белыми. Было очевидно, что она не могла видеть Гарри, но, тем не менее, он чувствовал на себе ее взгляд, словно легкий ветерок, обдувающий ему лицо. Все это время что-то в комнате прекрасно проводило время, переворачивая стулья и сметая половину содержимого стола секретарши на пол.