Алые погоны. Книга вторая
Шрифт:
«Я теперь чувствую, — читал Боканов дальше, — что выполнение приказаний перестало быть для меня бременем, превратилось в долг, который я выполняю легко и охотно.
Конечно, у меня еще нет качеств, присущих истинно-волевому человеку, — такому, как Александр Матросов, — это не так сразу приходит».
Здесь Сергей Павлович не выдержал. Выйдя из кабинета в столовую, он, обращаясь к жене, воскликнул:
— Нет, нет, ты только послушай!
Нина Васильевна приостановила швейную машину, на которой шила костюм сыну, и с интересом стала слушать мужа. Он прочел ей сочинение Володи до того места, где сам остановился, а потом продолжал:
«Очень
Боканов посмотрел на жену, словно говоря: «Каков наш-то Володя!»
«Главное — представлять себе четко цель жизни, стержень ее, не распыляться в своих действиях, но и не ограничиваться узкими задачами или мечтательностью. Чаще задавать себе вопрос: „А что скажет коллектив, если я так сделаю?“ Надо прислушиваться к совету старших, но не терять самостоятельности, не допускать снисходительных одолжений. Не быть льстецом, но искренне уважать начальство и вообще старших. Если требуется — проявить тактическую гибкость, однако, не в ущерб своему достоинству и чести.
Сейчас я внимательно присматриваюсь к тактике волевых наших офицеров и стараюсь, как младший командир, перенять их лучшие качества».
— Они действительно стали взрослыми, — удовлетворенно сказала Нина Васильевна, когда Боканов умолк. — Прочти, пожалуйста, работу Гербова, — попросила она, — интересно, что пишет он.
Сергей Павлович принес тетрадь Семена.
Гербов начал сочинение словами Суворова;
«Храни в памяти имена великих людей и в своих походах и действиях с благоразумием следуй их примеру».
А дальше писал:
«До Суворовского училища я как-то не задумывался, волевой ли я человек. И в партизанском отряде и в армии — все получалось как бы само собой. Но, приехав сюда учиться, я все чаще стал задавать себе этот, как я понял, основной вопрос. Правду сказать, первое время я немного задавался — внешне этого не показывая, а про себя гордился больше, чем надо — как же, партизан, боец-артиллерист, медаленосец! Много ли сравнительно с этим значит грамматика или физзарядка? Но вот однажды наш капитан сказал мне: „Воля формируется и в незначительных, казалось бы, действиях повседневной жизни. Есть героизм трудолюбия, исполнительности, честности. Этот героизм у нас тоже массовый, и ему надо учиться. Кто хочет стать героем, должен приучить себя к труду. Вы, Семен, бывалый человек — честь вам и хвала! Но умейте поддерживать доброе имя и в новых условиях. У нас воля — это прежде всего организованные труд и быт. Преодолеть физические трудности легче, чем исправить свой характер“.
Начал я с небольшого. Твердо решил: соблюдать правила сна, лежать на правом боку, не укрываясь с головой, выходить на физзарядку сразу, после сигнала, чистить зубы.
Подполковник Богданов, замполит нашего полка, говорил: „Хороший солдат должен делать все во-время“.
Было бы неправдой утверждать, что я сразу и легко всего добился. С большим трудом преодолевал в себе грешную мыслишку: „Ну, зачем ты сам осложняешь свою жизнь? Успеешь еще… Используй
Боканов сделал небольшую паузу. Посмотрел на жену. Она продолжала слушать, опершись головой о руку. Большие черные глаза ее были внимательны. Он прочел в них живое участие.
— Но не представляют ли они себе, Сережа, силу воли прежде всего, как способность преодолевать только физические трудности? — с опаской спросила она.
— Ну, нет, — решительно возразил Сергей Павлович, — уверяю тебя, нет. Однако, посмотрим дальше…
«…Я заметил, — в преодолении трудностей очень важна поддержка товарищеского коллектива… Вот, например, во время кросса: если один бежишь, то бежать трудно, но если видишь и впереди тебя товарищ, и позади, думаешь: нажать, нажать, не отстать! А если к тому же знаешь, что за тебя „болеют“, ждут от тебя победы — любую „мертвую точку“ преодолеешь, с дорожки ни за что не сойдешь.
Я в войну отвык от учебы, но „Воля и труд человека дивные дела творят“. Пришлось упорно развивать свою память: в каждые десять дней выучивал новое стихотворение, в месяц — рассказ, мой друг Ковалев меня проверял. Память стала куда лучше прежнего. Я завел специальный блокнот, выписываю туда незнакомые слова, нахожу объяснение им. Если я лягу спать, недоучив уроки на завтра, — мне не спится; я заставляю себя встать, закончить работу и только после этого возвращаюсь в постель».
— Пожалуйста, — торжествуя воскликнул Боканов.
Нина Васильевна, соглашаясь, кивнула головой.
За девять дней до первого экзамена выпускникам пришлось участвовать в городском марше-броске. Бежали на восемь тысяч метров по резко пересеченной местности, преодолевая рвы, огибая рощицы, взбираясь на крутые горки. Честь училища отстаивала команда в десять человек, в их числе Андрей, Владимир и Геннадий. Город выставил шестнадцать команд.
Андрей сразу вырвался из группы бегущих и все время шел впереди, никого не подпуская к себе ближе, чем на пятьдесят метров. Геннадий расчетливо сохранял силы, только на восьмом километре он немного опередил Владимира и сухопарого парня в сиреневой майке Тот шел вторым за Сурковым. Теперь впереди Геннадия оказался только Сурков. Все остальные были далеко позади. Пашков нажимал во-всю. Оставалось метров двести; надо было преодолеть широкую канаву, обогнуть старый густой сад и выйти на дорожку, ведущую к финишу. Геннадий бежал, энергично работая руками. Белые чаши бузины приветливо кивали ему вслед, ветерок перебирал волосы.
Несчастье произошло, когда Пашков перепрыгнул через канаву. Он неудачно приземлился и подвернул правую ногу. Сгоряча пробежал еще несколько метров, но страшная боль повалила на землю. Парень в сиреневой майке промчался мимо. Владимир нагнулся над Геннадием, лежащим с перекошенным лицом. Спросил тревожно, с трудом переводя дыхание:
— Что такое?
— Нога, — протолкнул сквозь зубы Пашков, сдерживая стон, — беги… финиш…
— Андрей! — вместо ответа закричал Ковалев. Сурков, продолжая бег, оглянулся, не понимая, в чем дело.