Алымов
Шрифт:
Стоявший на обрыве под правой рукой обнявшего друзей Ивана Аркадий Синберг внешне выглядел куда более серьёзно, нежели его экстравагантный сосед-богатырь. Хотя по случаю выходного дня и без галстука, он, тем не менее, был облачён в классическую белоснежную сорочку, классического же покроя светлый пиджак, тщательно отутюженные, опять классического фасона тёмные брюки. Обуви, как и причёске, считая то и другое важнейшими характеризующими элементами внешности светского человека, Аркадий придавал первостепенное значение, поэтому, как всегда, модные чёрные туфли его блестели, а волнистые тёмно-каштановые волосы, постриженные не длинно и не коротко, подходяще в любом обществе и в любой обстановке, были уложены безупречно. Он был почти так же высок, как и Иван, но казался значительно мельче из-за некоторой худобы и сутулости на первый взгляд тщедушного, но при ближайшем рассмотрении – сильного тренированного тела. Приглядевшись к его рукам, трудно было не обратить внимание на тщательно отполированные ногти: маникюр их обладатель делал регулярно,
Интеллигентное лицо этого молодого человека можно было назвать красивым – правильные черты, здорового цвета холёная кожа. Однако для безоговорочного определения «красавец мужчина» чего-то в нём всё же явно недоставало. Вроде бы всё при всём. Но глаза… До жути мутные, они в бездонной глубине своей таили какую-то неведомую опасность и непостижимость сущности их обладателя. И, тем не менее, именно они, являясь зеркалом души человеческой, ставили всё на свои места, как только Аркадий начинал говорить. Уже не мутный, а проникающий насквозь умный, жёсткий, холодный взгляд бесцветных зрачков этого напружиненного, как бы всегда готового к прыжку существа мог вмиг отрезвить даже изрядно пьяного собеседника. Бездумно врать обладателю такого взгляда мало кто решался.
Казалось бы, именно это качество и привело Аркадия на службу в правоохранительные органы. На самом же деле оно лишь отчасти помогало ему, а настоящим побудительным мотивом к желанию стать юристом явилось совсем другое – то, о чём Синберг вспоминать не любил: некоторые моменты срочной армейской службы. Из-за сильной близорукости (чем, кстати, и объясняется пристальная прищуренность его взгляда) призывная медицинская комиссия признала Аркадия годным к нестроевой и направила служить в конвойные войска Министерства внутренних дел СССР. Здесь воспитанный в благополучной семье школьной учительницы и врача-профессора, немало обескураженных отказом сына от поступления после десятилетки в педагогический или медицинский вуз «по стопам» родителей и избранием им тривиального в то время пути миллионов его сверстников – «сначала истинно мужская воинская школа жизни, а там посмотрим», юноша вплотную столкнулся с мрачной неприглядной изнанкой советского социалистического общественного бытия. Именно в эти два года службы он обнаружил в себе обострённое чувство неприятия той ужасающей реальности, что являлась, оказывается, неотъемлемой частью жизни его страны. Он никогда не участвовал в изуверских избиениях чем-то не понравившихся кому-то из конвоиров или просто выбранных от скуки наугад арестантов и изнасилованиях красивых арестанток, но почти ежедневно всё это видел и не мог предотвратить в силу того, что происходящее давно уже вошло в систему. Аркадий понимал, что бороться с этим в одиночку, да в жалком статусе всего лишь солдата-караульного, так же бессмысленно, как, скажем, пытаться искоренить повальное пьянство в стране принудительным лечением каких-нибудь конкретных, пусть даже и особо злостных выпивох. Его разум отказывался воспринимать виденное в камерах пересыльных тюрем: жуткую тесноту и антисанитарию, пересоленную селёдку на ужин при нехватке чистой питьевой воды, зловоние и почти полное отсутствие дневного света, глумление над физически слабыми со стороны более сильных и наглых соседей по камере. А ведь в отношении многих содержавшихся в таких условиях людей вина пока что не была доказана. Зачастую это были всего-навсего подследственные арестованные, которые, возможно, выйдут на свободу ещё до суда ввиду отсутствия в их действиях инкриминируемого состава преступления.
Имея к моменту демобилизации отличный послужной список, старшина Синберг, в порядке редкого исключения представленный перед увольнением в запас к присвоению офицерского звания «младший лейтенант», без труда получил в штабе дивизии характеристику-рекомендацию для поступления в юридический институт. К тому времени он уже был членом Коммунистической партии, причём не из карьеристских соображений, а по глубокому убеждению, что в данном качестве сможет более успешно бороться с беззаконием во всех его проявлениях.
Через четыре года Аркадий как один из лучших выпускников судебно-прокурорского факультета получил право свободного выбора сразу и ведомства, и региона, где он будет верой и правдой служить Его Величеству Закону, в то время как обычные выпускники ехали работать туда, куда их по спискам направляла распределительная комиссия. Ни минуты не раздумывая, Синберг выбрал прокуратуру как орган, осуществляющий высший надзор за соблюдением законности на территории страны, а местом жительства, к немалому удивлению однокашников и преподавателей, избрал один из «медвежьих» углов Восточной Сибири. Такое странное для многих решение отличника учёбы было обусловлено, однако, вполне объяснимой прагматичной целью – досконально вникнуть в жизнь народа на самой что ни на есть периферии, основательно понять уровень правосознания населения и власти «на местах», искоренить преступность хотя бы в одном отдельно взятом районе и, вернувшись на «большую землю», осознанно взяться как за научно-теоретическое, идейно-содержательное совершенствование всего советского законодательства, так и отработку адекватных современной цивилизации механизмов его практического применения.
Действительность повергла молодого соискателя лавров «реформатора
отечественной юриспруденции» в глубокое уныние: пытаться обеспечить полную законность хотя бы в самом маленьком отдельном уголке родной страны оказалось столь же утопично и даже глупо, сколь попробовать зачерпнуть ложку чистой воды в насквозь отравленном водоёме. Власть прокуратуры реально распространялась лишь на беззащитное большинство населения. В то же время она была бессильна против любого мало-мальски значимого должностного лица, привлечь которое к уголовной ответственности без позволения на то местных партийных и советских органов было невозможно. А позволения такие были настолько редки, что на общем фоне борьбы с преступностью приближались к цифре «ноль».
Дело в том, что начальствующие чиновники (так называемая «номенклатура») почти поголовно входили в депутатский корпус местных, а кое-кто и центральных органов советской власти, так же как практически все, за редким исключением, руководящие работники предприятий, хозяйств, учреждений, от бригадира до первого лица были членами КПСС с вытекающими отсюда последствиями: властным структурам выгоднее было оградить от наказания явного расхитителя, мошенника или вредоносного разгильдяя, чем открыто признать, что в их рядах таковые есть вообще. Если при этом учесть, что и сами прокуроры обязательно являлись членами исполкомов всех уровней и входили в руководящее ядро райкомов и обкомов КПСС, то о какой принципиальности «гарантов» законности и правопорядка можно было мечтать? Ведь хотя по закону прокурор впрямую и подчинён только вышестоящему прокурору, но как депутат и коммунист он обязан, в свою очередь, с одной стороны надзирать, а с другой – блюсти «партийную и государственную дисциплину», по-своему понимаемую обитателями совпартолимпа.
Зависимость прокуратуры от местных властей, помимо относительно высокоуровневых политико-идеологических разночтений, носила в немалой степени и приземлённо-бытовой характер: например, получение жилплощади прокурорскими работниками или уровень комфорта и объём помещений для работы самой прокуратуры в значительной мере зависели от степени дружбы прокуратуры с местной властью. Да и назначение на должность территориального прокурора обязательно согласовывалось с соответствующими партийными руководителями: устраивает или нет личность выдвиженца коммунистическую партию в лице первого секретаря её того или иного комитета. Формально запретить кандидатуру назначенца райком, горком и обком не могли, но мнение их, как правило, учитывалось.
Аркадий, прочувствовав на собственном опыте и тщательно проанализировав положение дел с прокурорским надзором в самом массовом – низшем, районном звене, счёл свои познания достаточными для объективных выводов. Твёрдо решив не принимать никаких предложений о повышении в должности, добросовестно отработав три положенных года в качестве молодого специалиста, он уволился из органов прокуратуры. Но, прежде чем окончательно уйти в науку, Аркадий решил всё-таки некоторое время поработать ещё и в сложнейшей, на его взгляд, правоприменительной
сфере – суде, с тем, чтобы пройти максимально полезную для научной
работы практику.
Вернувшись в родной Лесогорск, он был избран на должность народного судьи центрального района города. Фемиде служил самозабвенно, отдавая все силы этому полезному и интересному, хотя и далеко не лёгкому делу. Здесь было даже потруднее, чем в прокуратуре, но и на этот раз Синберг быстро заработал авторитет в коллективе и расположение начальства. Непьющий, некурящий, всегда аккуратный, с иголочки одетый, объективный в суждениях и уравновешенный, он был общителен и корректен с коллегами по работе, исключительно добросовестно относился к служебным обязанностям, не допускал крупных судебных ошибок. Аркадию Лазаревичу доверялись к рассмотрению всё более сложные дела. Но разбирательств деликатного свойства ему пока, по каким-то причинам, не поручали. Это были те малопонятные неискушённому новичку случаи, когда «в порядке исключения» требовалось, например, во что бы то ни стало увести от ответственности кого-либо из преступивших закон высокопоставленных лиц или их нашкодивших отпрысков, спасти от скамьи подсудимых какого-нибудь «повязанного» дружбой с власть имущими деятеля теневой экономики или просто разрешить гражданско-правовую тяжбу в пользу «нужного» человека или такой же «нужной» организации. А поскольку подобные «деликатные» дела возникали в этом ничем не отличающемся от других судебном органе практически ежедневно, то жизнь в очередной раз наглядно показала честному и пока ещё принципиально неподкупному Аркадию, насколько условно в его любимой стране понятие «все равны перед законом» и насколько, оказывается, сильно в святая святых правосудия так называемое «телефонное право»: слишком часто судьбу человека здесь решает не буква и дух закона, а звонок «сверху» с просьбой, иногда довольно настоятельной. Если вообще не с прямым требованием. «Наверху» же, как очень скоро выяснилось, настолько много персон, отказать которым невозможно без ущерба для своей карьеры, что правосудием в его классическом понимании повседневную судебную работу