Алый камень
Шрифт:
— А «Леший» по-прежнему выходит? — опросил Егорышев.
— Выходит —засмеялась девушка.—Икак всегда, ему достается от «Русалки».
На третьем и четвертом курсах много лет подряд выпускались две сатирические стенные газеты, которые находились в постоянной и традиционной вражде. «Леший» выпускался ребятами, а «Русалка» была трибуной девушек. Много остроумных карикатур, стихов и заметок появлялось в обеих газетах… Егорышеву было приятно, что в институте сохраняются старые традиции.
— Что же мы тут стоим? — сказал Долгов. — Сядем за столик.
— Я не могу, — ответил Егорышев.
— Ерунда, — запротестовал Долгов. — Успеешь на свой десятый этаж, выпей с нами рюмочку.
— Конечно, — сказала Таня. — Пожалуйста. Яваспрошу.
Егорышев не умел отказывать, когда его о чем-нибудь просили. Кроме того, спешить ему было некуда, и он был рад вспомнить студенческие времена.
Долгов заказал бутылку шампанского и триста граммов коньяку «три звездочки».
— Только армянский, пожалуйста, — строго сказал он официантке и объяснил Егорышеву: — С грузинским коньяком «Черная пяточка» не получается.
— Черная пяточка? — не понял Егорышев.
— Неужели вы не знаете? — удивилась Таня. — Это коньяк с шампанским. Очень вкусно.
— Делают еще водку с шампанским, — сказал Долгов. — Это называется уже по-другому: «Белый медведь».
Егорышев взглянул на него с интересом. На работе Долгов был тихим, старательным и незаметным. Здесь его словно подменили.
Он острил, пил коньяк с шампанским и рассказывал довольно рискованные анекдоты. Егорышев краснел, а Таня хохотала, и ни тени смущения не было заметно на ее красивом, гладком, напудренном лице.
Когда Егорышев стал с беспокойством поглядывать на часы, она сказала:
— Юра, перестань морочить голову человеку. Видишь, ему некогда.
Егорышев был благодарен ей за помощь. Сам он никак не мог решиться перебить Долгова и встать из-за стола.
Долгов вышел его проводить.
— Таня твоя невеста? — спросил Егорышев.
— Чудак! — засмеялся Долгов. — Сразу так тебе прямо и невеста!
—До свиданья, — сказал Егорышев. Ему стало обидно, он сам не знал отчего.
— Приезжай ко мне на дачу, — предложил Долгов. — Я теперь каждый вечер там бываю. Здорово там сейчас… Не зря я пять лет на Севере протрубил, деньжонок подсобрал… Чувствуешь себя, понимаешь, форменным помещиком! Воздух — закачаешься. Не то, что этот бензин. Приедешь?
— Может быть…
Егорышев взял у швейцара свою «Тетру» и вышел на улицу.
Наташа стояла на балконе и смотрела вниз, на улицу. Увидев Егорышева, она тотчас же ушла в комнату.
Егорышев разделся и вручил Наташе орехи и «Тетру». На столе стояла кастрюля, завернутая в газету.
— Где ты был так долго?—спросила Наташа. — Ты пил?
— Я выпил рюмку коньяку с Долговым, — ответил Егорышев. — Случайно встретил его после милиции…
— Что же тебе сказали в милиции?
— Я оставил им заявление. Они сказали, что выяснят, но это будет не скоро. Велели позвонить через четыре месяца.
— Через четыре месяца?
— Конечно, это долго, но быстрее они не могут, — виновато ответил Егорышев. — Что ж, все правильно, — кивнула Наташа. — Садись ужинать.
Егорышеву показалось, что она усмехается.Онположил в тарелку немного картошки и котлету. Есть ему не хотелось.
Наташа убрала со стола и направилась в спальню. На пороге она обернулась и сказала:
— Мы потерпим. Отчего же не потерпеть? Какая разница, жив или нет Матвей? Зачем нам его адрес?
— Наташа! — сказал Егорышев.
— Зачем нам адрес! — повторила она, повысив голос. — Кем он нам приходится, этот Строганов? Он нам не нужен. Слишком много от него беспокойства!
— Перестань! — с тоской сказал Егорышев.
— Я перестану, — ответила Наташа. — Но и ты перестань притворяться, что хочешь его найти!
— Я… Притворяюсь?!
— Да!—сказала она.—Разве ты хочешь, чтоб он нашелся? Смешно было бы ждать этого от тебя! На ее щеках зажглись багровые пятна.
Круто повернувшись, Егорышев вышел из комнаты.
— Это ты, ты во всем виноват! — крикнула Наташа ему вслед. — Зачем ты унес меня с берега Юлы? Если бы я осталась там, Матвей нашел бы меня!
Егорышев сел на стул в прихожей и стиснул голову руками. Но слова, которые произносила Наташа, продолжали падать на него, как камни:
— Я больше ни о чем тебя не прошу, слышишь? Ни о чем! Я твоя жена, я дала тебе слово и не нарушу его, пока ты сам захочешь быть со мной! Я все равно потеряла Матвея, сама потеряла, потеряла навсегда! Он жив, я знаю, и я благодарна судьбе за то, что она подарила мне такое счастье!.. И все. Все! Больше мне ничего не нужно… На большее я не имею права. Я хотела только еще раз взглянуть на него. Только взглянуть. Но это невозможно, теперь я поняла… Почему же ты ушел, Степан? Это твой дом, вернись, и можешь больше не насиловать себя, не притворяться. Я обещаю тебе, что ты никогда не услышишь его имени.
Егорышев вбежал в комнату. Наташа дрожала и расплывалась у него перед глазами. Он хотел обнять ее. Она отшатнулась и захлопнула перед ним дверь. Несколько минут он стоял посреди комнаты, потом принялся собирать вещи. Он положил в чемодан пару белья, рубашку, носки и оглянулся, соображая, что еще нужно взять. Больше ему ничего не было нужно. Он запер чемодан, надел пальто, кепку и подошел к запертой двери.
—Я ухожу, Наташа,—сказал он.—Ты только не волнуйся, я пока буду жить у Долгова на даче. Так нужно. Так тебе будет легче… Тебе сейчас тяжело со мной, я же понимаю… Не мучай себя, Наташа… Никто не виноват в том, что случилось. А Матвея я найду… Если он жив, я обязательно найду его. До свиданья, Наташа…
Он постоял возле двери, послушал. В спальне было тихо.
Перед тем как уйти, он вынул из вазы цветы и выбросил их в мусоропровод. Он не любил увядших цветов. Лучше уж пусть не будет никаких.
Еще издали он увидел, что на даче Долговане горит свет. Поселок уже спал. Прогрохотала электричка, и стало так тихо, что Егорышев придержал дыхание. Он подумал, что Долгов, наверно, задержался в «Национале» или заночевал в Москве. Придется поискать другое пристанище. Жаль, что нельзя поехать к матери. Мать ни о чем не должна знать…