Алый знак доблести. Рассказы
Шрифт:
— Вот она где, — сказал он и осторожно продолжал обследование. — Так я и думал, — добавил он немного спустя. — Тебя оцарапало пулей. Шишка такая, будто тебя дубиной стукнули. Кровь уже не течет. Утром десятый номер кепи будет тебе мал, вот и все. И голова станет горячая и сухая, как паленая, свинина. И еще могут быть всякие неприятности. Кто его знает. Но я так полагаю, что ничего худого не будет. Про, сто здоровая гуля на голове, и все. Ты посиди тут смирно, я пойду сменю часовых. Потом пришлю Уилсона — пусть он побудет с тобой.
Капрал
Потом он начал приходить в себя, и тогда предметы вокруг него стали вновь обретать форму. Он увидел, что на окутанной мраком земле спят люди в самых немыслимых позах. Вглядываясь в темноту, он и поодаль различал лица, бледные и жуткие, как-то странно фосфоресцирующие. Они были так бессмысленны, что, казалось, в лесу спят не измученные солдаты, а упившиеся гуляки. Пролети в эту минуту над ними ангел, он решил бы, что тут недавно бушевал омерзительный разгул.
Напротив юноши, по другую сторону костра, сидел прямой, как струна, офицер. Он крепко спал, опираясь спиной о ствол дерева, и его поза была на редкость неустойчива. Очевидно, его мучили кошмары, потому что он вздрагивал и качался из стороны в сторону, как старый дед, хвативший лишнего и задремавший у камелька. Лицо его было пыльно и грязно, нижняя челюсть отвисла, словно у него не хватало сил держать ее в нормальном положении. Он был олицетворением солдата, обессиленного пиром, который задала война.
Он уснул, надо полагать, сжимая в руках саблю. Сперва они так и спали, обнявшись, но потом сабля незаметно соскользнула на землю. Отделанная бронзой рукоять лежала на тлеющих углях.
Розовато-оранжевый свет костра озарял и других солдат, которые то тяжело дышали и всхрапывали, то лежали так тихо, словно они уже были мертвы. Из-под одеял торчали прямые и неподвижные ноги, башмаки, облепленные глиной и покрытые дорожной пылью, штанины, распоровшиеся по швам, изорванные колючим терновником, через который пришлось поспешно продираться их владельцам.
Костер мелодично потрескивал. Над ним вился дымок. Вверху тихо колебались ветви. Листья, повернувшись лицевой стороною к огню, отливали серебром, кое-где переходящим в багрец. Справа, сквозь далекий просвет в деревьях, виднелись звезды, брошенные, точно пригоршня блестящих голышей, на черную гладь ночи.
Порою в этом зале с низко нависшими сводами какой-нибудь солдат приподнимался и тотчас опять укладывался, но уже по-иному, так как во сне он успел изучить все неровности, все кочки своей земляной постели. Или же он садился, секунду растерянно моргал, уставившись на костер, бросал быстрый взгляд на простертых товарищей и опять валился, сонно хрюкнув от удовольствия.
Юноша неподвижно сидел, словно забытый мешок, пока не вернулся его друг; в каждой руке у горластого было по манерке, и он помахивал ими на ходу, держа за веревочные ручки.
— Ну, Генри, — сказал он, — сейчас мы в одну минуту приведем тебя в порядок.
У
Горластый с довольным видом взирал на товарища. Потом он вытащил из кармана огромный носовой платок, сложил его полоской и середину обмакнул в манерку с водой. Этой примитивной повязкой он обмотал голову юноши, завязав концы на затылке причудливым узлом.
— Вот так, — сказал он, отходя и любуясь делом своих рук. — Ты похож на черта, но бьюсь об заклад, что теперь тебе полегчало.
Юноша благодарно смотрел на друга. Голова у него распухла и болела; влажный платок казался ему нежной женской рукой.
— Скажи пожалуйста, ни разу не охнул, — сказал горластый. — Фельдшер из меня вроде как из медведя, а ты и не пискнул. Молодчина ты, Генри! Другие на твоем месте давно улепетнули бы в госпиталь. Ранение в голову — нешуточное дело.
Юноша, не отвечая, начал теребить пуговицы на мундире.
— Ну хорошо, — продолжал его друг, — пойдем, я тебя уложу. Тебе нужно как следует отдохнуть.
Юноша осторожно встал, и друг повел его между рядами спавших вповалку солдат. Потом он остановился и поднял свои одеяла. Резиновое он расстелил на земле, шерстяное бросил юноше на плечи.
— Ну вот, — сказал он. — Ложись и постарайся уснуть.
Юноша со своей теперешней собачьей покорностью улегся по-старушечьи осторожно и медленно. Вытянувшись, он что-то блаженно пробормотал.
— Погоди минуту. А где будешь спать ты? — вдруг встрепенулся он.
Друг нетерпеливо махнул рукой.
— Да здесь же, возле тебя.
— Нет, погоди минуту, — не отступался юноша. — На чем ты будешь спать? Ты мне отдал свои…
— Заткнись и спи! — рявкнул горластый и строго добавил — Не валяй дурака.
После такой отповеди юноша умолк. Им овладело чудесное дремотное оцепенение. Разнеженный мягким теплом одеяла, он уткнулся в согнутую руку и не спеша сомкнул отяжелевшие веки. Услышав отдаленное щелканье ружейных выстрелов, он с равнодушным удивлением подумал, что эти люди, должно быть, никогда не спят, потом глубоко вздохнул, свернулся калачиком и через мгновение уже ничем не отличался от своих товарищей.
Глава XIV
Юноша проснулся с таким ощущением, словно он проспал тысячу лет и теперь его глазам откроется небывалый мир. Серый туман медленно рассеивался под натиском первых солнечных лучей. Небо на востоке с каждой секундой разгоралось все ярче. Когда юноша приподнялся, ледяная роса обожгла ему лицо, и он немедленно опять завернулся в одеяло. Он лежал, не отрывая взгляда от листвы, колеблемой ветерком — глашатаем утра.