Алый знак доблести. Рассказы
Шрифт:
— Ну! — сказал старик.
Противники рванулись с места и сшиблись, как быки. Послышались глухие звуки ударов и брань, вырвавшаяся сквозь сжатые зубы у одного из них.
Что касается зрителей, то мистер Блэнк с таким безмерным облегчением выдохнул воздух, задержанный в груди, будто пробка выскочила из бутылки. Ковбой с диким воплем подскочил на месте. Скалли окаменел от изумления, от страха перед яростью этой схватки, которую сам он разрешил и наладил.
Первые несколько минут драка в темноте представляла собой такую неразбериху мелькающих в воздухе рук, что понять ее ход было так же трудно, как уловить мелькание спиц в быстро вращающемся колесе. Вот, словно в мгновенной вспышке света, обозначится лицо — страшное, все в красных пятнах. Секундой позже покажется, что это мечутся тени, и только по сдавленным выкрикам можно признать в них живых людей.
Всесокрушающая кровожадность вдруг обуяла ковбоя, и он сорвался с места, точно дикий мустанг.
— Так его, Джонни! Так его! Бей! Бей на смерть!
Скалли стал перед ним.
— Назад! — сказал он, и по его взгляду ковбой уразумел, что имеет дело с родным отцом Джонни.
Приезжему с востока виделось во всем этом одно лишь побоище, омерзительное в своем однообразии. Беспорядочная потасовка длилась вечность, а он всем своим существом жаждал конца, благословенного конца. Была минута, когда противники чуть не сшибли его с ног, и, отскочив назад, он услышал, как они дышат, — точно на дыбе.
— Бей его, Джонни! Бей! Бей насмерть! — Искаженное судорогой лицо ковбоя было похоже на страшную маску из музея, запечатлевшую предсмертную агонию.
— Молчать! — ледяным тоном проговорил Скалли.
И вдруг надсадный стон — короткий, сразу оборвавшийся, и, отвалившись от шведа, тело Джонни с хватающим за сердце глухим стуком тяжело рухнуло на землю. Ковбой едва успел помешать озверевшему шведу броситься на поверженного противника.
— Не сметь! — крикнул он, преградив ему путь рукой. — Стой! Подожди!
Скалли мгновенно очутился около сына.
— Джонни! Джонни, сынок мой! — Голос у Скалли был грустный и нежный. — Джонни! Ты сможешь дальше? — Он испуганно вглядывался в его окровавленное, опухшее лицо.
Минута молчания, а потом Джонни ответил своим обычным голосом:
— Да… смогу… дальше.
С помощью отца он кое-как поднялся с земли.
— Постой, отдышись сначала, — сказал старик.
В двух шагах от них ковбой поучал шведа:
— Сейчас не смей! Подождешь минутку.
Приезжий с востока дергал Скалли за рукав.
— Довольно, — умоляюще говорил он. — Хватит. Покончим на этом. Хватит.
— Билл, — сказал старик. — Отойди. — Ковбой отступил. — Ну! — Теперь противники действовали с большей осторожностью. Сближаясь, они примеривались друг к другу взглядами, и вдруг швед с молниеносной быстротой нанес удар Джонни, вложив в него вес всего тела. Джонни, хоть и не оправившийся от дурноты, каким-то чудом ухитрился вильнуть в сторону, и его кулак свалил потерявшего равновесие шведа.
Ковбой, Скалли и приезжий с востока разразились торжествующими криками, точно солдаты на поле боя, но не успели их голоса смолкнуть, как швед вскочил и неистово кинулся на своего врага. В воздухе снова замелькали кулаки, и Джонни во второй раз отвалился от шведа и рухнул на траву, точно тяжелый куль, сброшенный с крыши. Швед нетвердыми шагами отошел к тонкому деревцу, раскачивающемуся на ветру, и прислонился к нему спиной, дыша, как паровик, не сводя дико горящих глаз с мужчин, которые нагнулись над Джонни. Вот оно, блистательное одиночество, подумал приезжий с востока, переведя взгляд с Джонни на того, кто один как перст стоял у деревца и ждал, что будет дальше.
— Джонни, силы у тебя еще есть? — дрогнувшим голосом спросил Скалли.
Его сын охнул и в истоме чуть приподнял веки. После короткой паузы он ответил:
— Нет… больше… сил… не могу. — И заплакал от стыда и боли так горько, что слезы ручьем потекли у него по лицу, бороздя кровавые пятна. — Вес… у нас… разный.
Скалли встал с колен и обратился к молча выжидавшему шведу.
— Незнакомец, — сдержанно проговорил он. — Мы кончаем. — Потом в голосе у него прозвучали хриплые, вибрирующие нотки, появляющиеся при самых простых и самых беспощадных заявлениях. — Джонни сдается.
Ничего не ответив на это, победитель пошел к дверям отеля.
Ковбой изрыгал неслыханные дотоле, несусветные ругательства. Приезжий с востока обнаружил неожиданно для себя, что они стоят на ветру, который дует, видимо, прямо с погруженных во мрак ледяных полей Арктики. Он снова услышал жалобные вопли снежинок, гонимых на юг, в ожидающую их там могилу, и, почувствовав, что все это время холод глубже и глубже проникал в его тело, удивился, почему он еще не замерз. К тому, как чувствует себя побежденный, он был равнодушен.
— Джонни, ты дойдешь сам? — спросил отец.
— А ему… ему досталось? — спросил сын.
— Дойдешь, сынок? Сам дойдешь?
Голос Джонни сразу окреп. Он заговорил грубо, нетерпеливо.
— Я спрашиваю: ему досталось?
— Да, да, Джонни, — поспешил успокоить его ковбой. — Еще как досталось!
Они помогли ему встать, и он побрел к крыльцу, отказавшись наотрез от чьей-либо поддержки. За углом дома буран почти ослепил их. Лица им обожгло, точно огнем. Ковбой перетащил Джонни через сугроб. Лишь только дверь в комнату отворили, несколько карт снова взметнулось с пола и порхнуло к дальней стене.
Приезжий с востока кинулся к печке. Он так прозяб, что готов был обнять ее раскаленные бока. Шведа в комнате не было. Джонни упал на стул и, положив руки на колени, уткнулся в них лицом. Скалли грел то одну, то другую ногу о выступ печки, с кельтской угрюмостью бормоча что-то нараспев. Ковбой стащил с головы меховую шапку и, ошеломленный, разочарованный, ерошил всей пятерней свои кудлатые волосы. Наверху слышалось поскрипыванье половиц — это швед шагал там из угла в угол.
Гнетущую тишину нарушило хлопанье кухонной двери. В комнату одна за другой вбежали женщины. Они с горестными воплями кинулись к Джонни. Но, прежде чем увести свою добычу на кухню, обмыть ей там раны и обрушить на нее жалостливые причитания вперемежку с попреками, как и полагается женскому полу, одна из них, мать, выпрямилась и устремила на старого Скалли негодующий взгляд.