Алый знак доблести

Крейн Стивен

Собственное поведение заставило его призадуматься. Значит, в нем крепко сидит первобытный человек, неразумная тварь. Он дрался, как язычник, защищающий свою веру. Теперь он понимал, что так драться было захватывающе прекрасно и в общем совсем не страшно. А со стороны он, должно быть, производил потрясающее впечатление. В этой схватке ему удалось одолеть препятствия, которые казались неприступными горами. Они упали, как картонные скалы, и теперь он имеет право именоваться героем. И он даже не заметил, как это произошло. Крепко спал, а когда проснулся, оказалось,

что его уже посвятили в рыцари.

Растянувшись на земле, юноша с наслаждением ловил взгляды однополчан. Пороховая гарь размалевала их лица черной краской всевозможных оттенков. Иные были чумазы до неузнаваемости. От всех разило потом, все дышали тяжело, с присвистом. И эти измазанные лица то и дело поворачивались к юноше.

– Жаркое дело! Жаркое дело!
– кричал как в бреду лейтенант. Он шагал взад и вперед неустанно и стремительно. Порою ни с того ни с сего разражался диким

хохотом.

Когда ему в голову приходило особенно глубокомысленное соображение о военном искусстве, он всякий раз бессознательно обращался к юноше.

Солдаты были охвачены каким-то мрачным весельем.

– Ай да мы! Лопни моя печенка, если в армии найдется еще один такой полк новобранцев!

– Еще чего захотел!

«Женщину, пса и грушу тряхни -

Чем больше трясешь, тем лучше они!»

– В аккурат как мы!

– У них невесть сколько народу полегло. Приди какая-нибудь бабка с метлой лес подметать - мусору не обобралась бы.

– А если придет через часок - еще больше выметет.

Лес все еще изнемогал от грохота. Из-под навеса ветвей доносились ружейные залпы. Дальние кустарники напоминали дикобразов, ощетинившихся невиданными огненными иглами. Темное облако дыма, словно над медленно тлеющим пожарищем, устремлялось к солнцу, яркому и радостному на эмалевой синеве неба.

XVIII

Полк отдыхал, его ломаная линия несколько минут была неподвижна, но бой в лесу во время этой паузы достиг такого ожесточения, что, казалось, от выстрелов сотрясаются деревья, а под ногами бегущих солдат дрожит земля. Голоса орудий слились в нескончаемо долгий гул. Дым так сгустился, что люди начали задыхаться. Их легкие жаждали хоть глотка свежего воздуха, пересохшие глотки - хоть каплю воды.

Пока длилась передышка, какой-то раненный в живот солдат непрерывно вопил от боли. Может быть, он и во время стычки звал на помощь, но тогда никто его не слышал. А теперь все обернулись и посмотрели на лежащего на земле жалобно стонущего человека.

– Кто это? Кто это?

– Джимми Роджерс. Джимми Роджерс.

Впервые взглянув на него, солдаты невольно остановились, словно боялись подойти к раненому. Его тело судорожно извивалось в траве, дергалось, принимало самые неестественные позы. Он непрестанно и громко вскрикивал. Минутная нерешительность товарищей привела его в незнающее удержу дикое исступление, и он вылил на их головы потоки самых страшных проклятий.

Друг юноши был во власти географической иллюзии насчет близости ручья, и ему позволили пойти за водой. На него мгновенно со всех сторон посыпались манерки. «Захвати и мою, ладно?», «И мне принеси заодно!», «И мне!». Он ушел, обвешанный манерками. С ним пошел и юноша, мечтая о том, как погрузит в поток разгоряченное тело и, отмокая в воде, выпьет не меньше бочки.

Их торопливые поиски были тщетны, никакого ручья они не обнаружили.

– Нет здесь ручья,- сказал юноша. Они тут же повернули назад.

Когда перед ними вновь открылось поле боя, многое в ходе сражения им стало куда яснее, чем с позиции полка, затянутой пологом порохового дыма. Теперь они увидели темные извилистые линии, прочертившие землю, обнаружили на прогалине ряд орудий, изрыгающих серые клубящиеся облака, там и сям взрезанные вспышками ярко-оранжевого пламени. Разглядели за купой деревьев крышу дома. Сквозь листву зловещим алым блеском cверкал четырехугольник окна. Над домом вздымалась к небу кренящаяся башня дыма.

Глядя на свои войска, друзья обратили внимание на то, что людские толпы медленно принимают правильные очертания. Солнце играло на стальных остриях. В тылу, у самого горизонта, вилась по склону холма дорога. Она была забита отступающей пехотой. Лабиринт лесов и перелесков дымился, оттуда доносился рев сражения. Кругом все по-прежнему грохотало.

Совсем близко от них проносились, гудя и воя, снаряды. Порою жужжащие пули врезались в деревья. Из лесных зарослей тихонько выбирались раненые и отставшие от своих частей солдаты.

На прогалине рощи друзья заметили раненого, ползущего на четвереньках,- его чуть не задавил генерал, который что-то сердито кричал своим штабистам. Круто осадив коня, ронявшего пену с оскаленной морды, генерал ловко сманеврировал и объехал раненого. Тот с мучительным усилием прибавил скорости и отполз в сторону. Добравшись до безопасного места, он, видимо, сразу обессилел. Одна рука у него подогнулась, он упал и перевернулся на спину. Вытянувшись, лежал, едва дыша.

Маленькая кавалькада, похрустывая ветками, продолжала путь, но через минуту остановилась как раз напротив друзей. К генералу галопом подскакал офицер, державшийся в седле с небрежной ловкостью ковбоя. Юноша и его друг, никем не замеченные, подались назад, но не ушли, надеясь подслушать разговор командиров. А вдруг те произнесут великие исторические слова, предназначенные лишь для посвященных.

Генерал - он командовал дивизией, в которую входил полк обоих друзей, и они знали его в лицо,- оглядел офицера и холодно, как будто критиковал его манеру одеваться, сказал:

– Неприятель подтягивает войска для новой атаки. Удар придется по Уайтерсайду, и, если мы не вылезем из кожи вон, чтобы сдержать их, они вполне могут про

рвать фронт.

Офицер зло ругнул своего норовистого коня, потом откашлялся.

– Остановить их будет дьявольски трудно,- коротко сказал он, поднося руку к головному убору.